— А ты у нас, Рыжий, расист? — не то с упрёком, не то с претензией, не то с шуткой спросил Сент-Джон поднимая на него озорные глаза.

— Я? — он поправляет ворот кофты, довольно улыбаясь. — Я ещё какой расист! — они с Энзо начинают дурачиться, крича друг на друга и изображая афроамериканцев, которые чаще всего ходят в кепках.

Аларик подошёл к багажнику, все так же заинтересовано, чуть ли не открытым ртом оглядывая новую машину друга.

— Костёр сам рисовал? — он осмотрел заднюю часть машины, выкрашенную в это самое пламя и усмехнулся, пнув ногой колесо. Машина не заулюлюкала и парень пнул ещё раз, но снова ничего не вышло.

— Нет, их мне начиркал сам Валерио Адами. — с улыбкой ответил он, продолжая дурачиться.

— Кто? — снова скорчившись переспросил Майкалсон.

— Итальянец, — пояснил Эн, все ещё бегая глазами по машине.

Тут из далека послышался звонок велосипеда, и на машину чуть не налетел какой-то мальчик. Хотя, как какой-то. Это Джереми Малькольм, тот еще оборванец. Ему только семь, а он уже материться трехэтажным матом и курит. Короче, свой на районе. Рик оказался рядом и смог быстро закрыть собой машину и вцепиться руками в руль велосипеда, чтоб тот остановился и не поцарапал обновку.

— Сальваторе вернулся, сотку гоните! — запыхавшись прокричал мальчик, бешено вылупившись на них. — Гоните сотку! — повторил он.

Как будто, по сговорённости, Рик и Энзо быстро отбежали назад, издевательски смеясь над Колом, потому что именно он остался и именно ему придётся сейчас платить.

— Короче, на, — он достаёт из кармана маленькие сосательные конфетки и высыпает по одной в ладошку мальчику. — Одну за маму, вторую за папу и третью за бабушку.

Мальчик враждебно окидывает взглядом знакомого, отплюнув в сторону и цедит сквозь зубы:

— Гад ты, Рыжий. — бах и его след простыл.

— Потеряйся!

Засовываю ключ в замочную скважину и поворачиваю один раз, замок не поддается и мне приходиться повернуть ключ обратно, подпереть коленом дверь и снова повернуть его, только теперь уже три раза. Оказавшись в квартире, я тихонько закрыл дверь и прикрыл глаза, вдыхая родной запах. Запах мамы, её духов, запах дома. Не зря говорят, где мама — там дом.

Слышу как тихо-тихо работает телевизор и кинув сумку на пол в прихожей, не включая свет, подхожу к дверному проёму гостиной и складываю руки на груди. Я не знаю, что идёт по телевизору, потому что смотрю не на него, а отражение лица мамы в телевизоре. У неё в глазах грусть, нижняя челюсть немного обвисла, а под глазами появились новые морщинки, которых два года назад не было. Мамочка моя, что ж с тобой стало за два года? Немного качнув головой и улыбаясь произношу:

— Нужно было уже давно замок поменять, — она резко оборачивается, словно не веря, что слышит. — Нельзя ж ведь так, мам.

Женщина с заколотыми на затылке волосами, смотрит на меня с открытым ртом.

— Деймон… — срывается с её губ. Одно мгновение и она с криками восторга оказывается возле меня, обнимая и целуя.

— Сыночек! Родной мой, Деймон! — она обхватывает мою шею, все крепче прижимая к себе. Я же отвечаю на её материнские ласки и обхватив её руками, отрываю от земли, от чего она начинает недовольно причитать, но тут же снова улыбается и смеётся, давя слезы радости.

— Маам, ну мам, — капризно тяну я, когда она обхватывает моё лицо ладонями и начинает чмокать в щеку и губы. — Я ж грязный весь, дай хоть умоюсь. — она будто не слышит и продолжает целовать меня, уже не в силах сдерживать слезы.

— Чего ж ты не позвонил, я бы приготовила что-нибудь! — воскликнула она, все ещё улыбаясь, от чего мне показалось, что она просто не в силах перестать это делать. Бедная моя.

Наконец я её отлепляю от себя и снимая с себя фуражку, надеваю ей на голову. Она смешно падает ей на глаза, потому что большая, а я улыбнувшись, ухожу с свою комнату, оставив её в коридоре, она просто стоит с приложенными к горящим щекам руками и смотрит мне вслед. Глаза её наполнены радостью. Мамочка.

Когда я искупался, надел домашние штаны и закончил чистить зубы, я начал вытирать лицо полотенцем.

— Ма, а ты Кэтти давно видела? — крикнул я, смотря на себя в зеркало, но она видимо не услышала. — Мамуль? — я снова остался не услышанным. Вешаю полотенце себе на плечо и появляюсь в дверном проёме кухни.

— Я говорю, — нахожу её взглядом. — Пирс не переехали куда, а-то я чёт позвонил, их нету, м? — спокойно спрашиваю я.

— Ну, вот, если бы ты мне позвонил, я бы тебе уже и пирожков всяких разных напекла, — подхожу к ней, сгребаю в ладонь немного зелени, которою она шинкует и становлюсь поодаль от неё, так что она не может меня видеть, по сути, я стою прямо за ней. — и жаркое твоё любимое приготовила, а сейчас будешь яичницу…

— Мамуль… — улыбаюсь и пытаюсь перебить её я, но у меня ничего не выходит и она продолжает.

— …Как беспризорник есть…

— Мам, я в армии гвозди переваривал, — как же она не понимает? Какая мне разница жаркое или яичница? — Мам, ну ты че говоришь?

— Ну, армия – это армия, а здесь дом. — довольно добавляет она, высыпая зелень на сковородку. Моя улыбка становиться ещё шире и я подойдя к ней ближе, прижимаюсь к её спине, как когда-то в детстве и обнимаю за плечи.

— Мамуль… — как же она поменялась за это время. Раньше она казалась мне выше… И моложе… Мамочка моя, как же я скучал. — Ну ладно… — пытаюсь успокоить я её.