его окол, бурлят тугие водяные струи. А еще ниже, глубже - Байкал. Его таинственные,

вечные глубины…

– Я не помешал? – неожиданно раздался из-за плеча спокойный и вежливый голос.

Очень знакомый голос.

– Но… Ваше величество! Вы же простудитесь на таком ветру!

– Ну, Вам, судя по всему – можно. А я чем хуже, позвольте полюбопытствовать? Да и

тулупчик у меня не тоньше вашего, пожалуй. Наслаждаетесь великолепием природы? Или

мощью человеческой техники, ее стихии покоряющей? В столь гордом одиночестве… -

Николай подошел и встал рядом с Петровичем, ухватившись за обледенелый леер.

– Ну, я так… только продышаться немножко.

– Без четверти час уже, как дышите. Я чем-то Вас обидел, Всеволод Федорович?

– Ну, что Вы, Государь, какие могут быть…

– Врать Вы, мой дорогой адмирал, не умеете вовсе. И это очень хорошо, - Николай

внимательно взглянул Петровичу прямо в глаза, - Что-то случилось? Говорите прямо, как

на духу, я жду.

И тут Петровича прорвало.

Конечно, желание «выплакаться в жилетку» не есть свойство сильной натуры. Но

даже самых железобетонных, самых обструганных жизнью из нас, оно иногда посещает на

скользких поворотах судьбы. Другое дело, что уважающий себя мужчина должен уметь

держать в руках порывы своего «эго». Ну, или, как минимум, сознавать, ЧЬЯ перед ним

жилетка. К сожалению, у натур возбудимых и вдохновенных это не всегда получается…

120

Николай ни единым словом не прерывал «поток сознания» Петровича. Полуприкрыв

глаза он просто стоял рядом и слушал, слушал…

А когда Руднев, наконец, закашлялся и иссяк, после недолгой паузы, выдал:

– Пожалуй, теперь я понимаю, что, в сущности, Вы еще очень молоды. И в своей

горячности и максимализме очень напоминаете мне брата, каким он был еще год назад.

– Но…

– Никаких «но». Я Вас выслушал, любезный Всеволод Федорович. Теперь же будьте

добры уяснить для себя мое обо всем этом мнение. И еще кое-что…

«А кому сейчас легко?» Помните? Именно так любит поговаривать Миша Банщиков.

По-моему, из вашего времени присказка.

Может, Вы полагаете, что мне было просто? После того, как я уяснил, что впереди

уготовано России, ее народу и моей семье? Или считаете, что осознать вдруг истину: твой

путь ложен, ты ошибался, всеобщий уважительный мир – бредовая утопия, и ты вот-вот

заведешь всех, следующих за тобой, в кровавую, страшную топь-трясину, - это легко?

Думаете, мне было в удовольствие понять, что русский народ, народ – Богоносец, на

деле может оказаться тупым, доверчивым, безжалостным стадом, ни капельки не похожим

на толстовские сельские «лубки», но пугающе точно ухваченным за грудки Достоевским?

Что он будет крушить церкви, ниспровергая в прах свое ВСЕ – Веру в Господа!?

Что он безропотно даст повести себя на братоубой кучке подлых, властолюбивых

авантюристов? Что мои генералы, а за ними и целые армии, растопчут Присягу? Что для

многих, а после распропагандирования, так и для абсолютного большинства почти, я могу

оказаться не Русским царем Божией властью и всенародной волей, а германцем, пришлым

чужаком, чуть ли не подпольным врагом своей страны и народа!?

Думаете, я возрадовался, узнав, что Царствующий Дом, Романовы, могут сцепиться,

как кучка ядовитых пауков в банке, и даже близкие ко мне дворянские семьи взростили не

верных слуг Трону и Отечеству нашему, но алчных, беспринципных предателей и трусов?

Что тот кошмар, каковым закончилось царствование страстотерпца Павла Петровича,

запросто может дать рецидив, и это будет лишь меньшим из всех зол!?

А на десерт я, конечно, возликовал, осознав, что мне должно ростить в качестве

будущего Государя Великой Руси больного, несчастного мальчика!? Что на моих бедных

дочерях будет стоять клеймо гемофиличек, и моя любимая жена, безвинная страдалица, от

всего этого окажется на грани неврастении и помешательства рассудка?

Так кому же из нас двоих действительно тяжко, а, мой дорогой адмирал?..

Вы сделали великое дело. И впереди у Вас – не менее грандиозная работа. И я лично