Чтобы слышали эти слова все: и друзья, и недруги. И рядом, и на дальних берегах.

Чтоб знали: Россия ныне возвышается у Великого Океана не как гостья, но как хозяйка. И

всем должно помнить пророческие слова Новогородского князя Александра Ярославича:

«Если кто из вас, господа иноземцы, с миром да торговым интересом в гости пожалует,

приезжайте смело: хлеб-соль вам. Милости просим. Но ежели кто с мечом к нам войдет:

тот от меча и погибнет! На том стоит, и стоять будет наша русская земля…»

Когда Государь, как вкопанный, молча замер на ступенях вокзала, всматриваясь куда-

то вглубь Золотого Рога, шедший рядом с ним наместник Алексеев даже слегка опешил:

ландо подано, дорожки расстелены, караул и войска построены. Что же медлит Государь?

И лишь германский Кронпринц, видя растеренность на лицах многих русских сановников,

тактично приложил палец к губам, всем своим видом показывая, что сейчас мешать

129

Императору - грешно. Похоже, только он один безошибочно понял, что творилось в душе

российского самодержца.

Внезапно по площади, по людям, лошадям, экипажам, по граниту и бархату, по стали

и щебню, проскользила стремительная тень…

Николай, словно очнувшись, поднял глаза. Там, поднимаясь все выше и выше, в

бездонной синей глубине небесной бездны, широко раскинув могучие крылья, парила

огромная птица. Тяжелый, хищный клюв, белый хвост ромбом, такие же белоснежные

«эполеты» на плечах, грозные когтистые лапы…

– Боже мой! Это же орлан! В прошлый раз я его так и не увидел…

– Да, Государь. Он самый. У нас тут их много сейчас, пока льдины еще не все сошли.

Вон, посмотрите, - там, на заливе.

– Да, Вижу, Всеволод Федорович. Какая могучая красота! – и ломая весь церемониал,

Император вместе с молодым Вильгельмом решительно направился мимо экипажей и

гарцующих казаков конвоя прямиком к берегу, - Подайте, кто-нибудь, нам бинокль или

подзорную трубу. Я желаю взгянуть на этих красавцев поближе…

***

Уезжая в Иркутск на встречу с Императором, наместник Алексеев взвалил текущую

подготовку к Высочайшему визиту во Владивосток, Мукден и Порт-Артур на плечи

Макарова, Гриппенберга и их штабов. В Артуре как белка в колесе крутился Витгефт, а

подготовка флота и всей Дальневосточной столицы по большей части оказалась в руках

Моласа: Степана Осиповича доктора пока от излишних нагрузок оберегали. И вместо

личных инспекций и участия, ему досталась роль высшей утверждающей инстанции.

Две недели были сумасшедшими. Проблем - выше крыши. Начиная с определения

парадной диспозиции к Императорскому Смотру для нескольких десятков российских и

восемнадцати иностранных крупных кораблей, из которых ровно половина, а именно -

девять, были германскими крейсерами эскадры вице-адмирала Приттвица. И заканчивая

различными банальными вопросами, вроде недостачи в порту и на судах фертоинговых

скоб, цепных звеньев и сцепок, становых бочек, адмиралтейских якорей и даже краски для

наведения должного корабельного лоска и глянца.

С краской, в итоге, пришлось принимать соломоново решение: уходящие на далекую

Балтику корабли, зачисленные в эскадру адмирала Безобразова, перекрашивались в

российский «стандарт» заграничного плавания: белые борт, надстройки и мачты, желтые

вентиляционные дефлекторы и дымовые трубы. Последние – с черным верхом, как и

стеньги. Стандартные «викторианские» ливреи над черными бортами, усилиями сотен

радостных китайских и корейских «манз», которых заработок за малярный аврал вполне

устраивал, натягивали на себя огромные вспомогательные крейсера-лайнеры. Остальные

корабли Тихоокеанского флота подкрашивались и чинились, оставшись при этом в темно-

шаровом, боевом цвете.

На многих из них, еще не завершивших восстановительного ремонта, заделывали

деревянными щитами и пробками пробоины. Кое-где брусьями забирали, конопатили и

закрашивали «провалы» сбитых броневых плит, срубали исковерканные фальшборты и

коечные сетки, на времянку латали посеченные трубы: марафет должно было навести.