Шрифт:
— Вот и руби их!
— Погодка. Не дождь, а душ!
— В бога, в душу!
— Лодку дай нам. Без лодки к дереву не подступись.
— Я пароход вам выпишу по почте.
Кто шутил, а кто и хныкал, ворчал.
— Соловьи, чертово племя, нытики, спасай лес!
— А нас кто будет спасать?
Озеро становилось все шире и шире, оно подползало к поселку, слева — озеро, справа — река.
— А наверху море, — шутил Мишка Горбунов.
— Нет, болото, — возражал Кешка-моторист, — разве небо такое бывает?
— Нам не летать.
Уже многие дома, как птицы, сидели в воде.
— Ляжем здесь, — шутили лесорубы, — а проснемся где? Может быть, на Курильских островах.
— А наши острова в честь кого наименовать? Мы тоже островитяне.
— Острова имени Кольки Воробья.
— Что ж, — согласился Воробей. — Я не отказываюсь. Есть же Воробьевы горы, пусть будут Воробьевы острова.
Ребята отшучивались, валялись в постели, кое-кто притворялся спящим.
Среди них стоял Воробей в высоких резиновых сапогах, в шапке и с топором в руке.
— Что же, это в качестве воздействия? — показывали лесорубы на топор.
— Вставай! Вставай! Довольно отшучиваться. Прием устарелый, — тормошил комсомольцев Воробей. — Ну, выходи на субботник.
— Не выходи, а выплывай.
Лесорубы «выплыли», вышли все. Последним показался Омелькин. Лесорубы поеживались от сырости и от холода.
— Вспомните, когда мы ночевали у костра, жили в обледенелой палатке. Эй, веселей!
— Веселей не выходит.
— Что за сопливая весна. Весенняя осень.
— Осенняя весна.
— Что музыка! Как скрипка Чижова!
Чижов стоял тут же.
— Оркестр бы сюда!
Воробей засуетился.
— Даю слово, ребята, выпишу инструменты
— Скоро?
— На будущий год.
Все захохотали.
— Музыку бы, — не унимался Омелькин.
— Чижова! — крикнул кто-то.
— Чижов, тащи свою музыку. Используй момент.
Чижов сбегал за скрипкой. Он заиграл что-то, и до того грустное, до того не подходящее к случаю, что всем стало весело и смешно.
— Это он отпевает будущих утопленников.
Мишка Горбунов, так тот не выдержал, пустился в пляс в воде.
— Что, уже укачало? — сказали ему Прыгуновы. — Уже опрокинул, успел?
Солнце выскочило пугливо, как заяц, смешное, выскочило и скрылось опять.
— Даже солнце — и то побоялось твоей музыки, взгрустнуло.
— Друг, — сказал Чижову Воробей, — бросай скрипку, бери топор.
Лесорубы запели песню и пошли в тайгу с песней, как в бой.
В этот день ребята возвратились все в грязи, в траве, в листьях, словно были вылеплены из земли, из болота и кочек. В этот раз озеро было уничтожено, отведено, сброшено в долину.
Река ревела, стерва, злилась.
У Ланжеро ныли плечи сладко, сонно болели ноги, слипались веки. Спать, спать… До чего хорошо спать после такого дня!
Глава одиннадцатая
Однажды вечером в пекарню ворвался Воробей.
— Идем! Идем! — сказал он Ланжеро.
Ланжеро стоял у стола с решетом в руках. Сеял муку.
— Решето-то здесь оставь. И фартук снимай. Там тебе фартук не понадобится.
Парень в белом фартуке стоял возле открытой печи, держа лопату, на лопате лежал хлеб.
— Куда? — спросил он. — Куда ты его зовешь? А кто месить тесто будет?
— Ладно, не слушай его, Ланжеро. Идем! Не пекаря же мы из тебя хотим сделать.
Парень в белом фартуке от неожиданности опешил.
— Как, ты от меня совсем его отбираешь? Хочешь меня без помощника оставить?
— Дам я тебе помощника.
— Кого?
— Омелькина.
— Да я… — парень выронил из рук лопату, — я решу себя. В квашне утоплюсь, в тесто себя запеку. Я хлебы вам сожгу. Я не знаю, что сделаю…
— За вредительство отдам под суд. За самоубийство выгоню из организации.
Парень в белом фартуке снял с табуретки кадку с тестом, фартуком смел с сиденья муку.
— Садись, — сказал он Воробью. — Пирожки испытай. Я сейчас пирожки по-новому делаю.
— Некогда. В другой раз. Идем, Ланжеро!
— Подожди. Я хотел сказать… Не бери от меня Ланжеро. Я его еще пирожному делу не воспитал. Повремени немножко. Дай передать человеку опыт.
— Омелькину передашь. Идем, Ланжеро.