Пахан вызвал меня на малый сходняк (большая честь для человека, не входящего в клан воров) и попросил совета. Он знал, что у меня в регистрационной карте стоит красная полоса - склонен к побегу - и меня всегда перевозили в наручниках.

Я действительно постоянно стремился на Волю. Другие как-то приживались в зонах, находили какие-то занятия, интересы. Я - не мог. Любое ограничение независимости вызывало у меня истерику. Я, наверное, и аферистом стал потому, что терпеть не мог никаких правил и обязанностей. Сопляком я бунтовал против семьи и детсада, в школе одним своим присутствием раздражал учителей, ни на одной работе не мог удержаться больше месяца.

Именно поэтому я - Мертвый Зверь, (не каждый способен заработать такое погоняло), мошенник с 12 судимостями и 7 ходками, так и не стал вором в законе. Меня не устраивали никакие законы, кроме моих собственных.

Я поблагодарил сходку за честь и изложил свой план. Он был невероятно дерзок, а потому - реален. То, что я бегу с ними, придавало моим советам убедительность. Воры не могли долго колебаться, у них не было выбора: или ждать в СИЗО добавочный срок, или попытаться бежать. В случае неудачи им грозило всего два года добавки. Если не пристрелять, конечно.

Поэтому я угощал сейчас Гошу чифиром с вкусными шоколадными конфетами, выслушивал Гошины жалобы на "беспредел в кандее", поддакивал и думал свою думу.

Для полного успеха побега необходим был отвлекающий охранников маневр. Гоша и был таким отвлекающим фактором, так как стучал в оперчасть.

О том, что Гоша стукач знали немногие. Опера, так вообще считали его абсолютно законспирированным агентом. И, естественно, должны были поверить той чернухе, которую я столь усиленно вбивал в тупую Гошину башку.

– Не перепутай, - твердил я ему, - завтра, через три часа после вечерней пересменки. Как звонок дадут на жратву, так и гоните трактора на заборы. Ножи не забудьте поднять, а то в землю упрутся и сойдут с маршрута. Бульдозеры должны идти один за другим и прямо на забор, где вышка с черножопым. Пулемет у него, не забудь!

Гоша кивал башкой, чавкал, как бегемот. Его маленькие глазки смотрели предано и честно. Знал бы он, что я о нем на самом деле думаю!

Но у моего плана была и вторая, неизвестная никому, часть. Я слишком дорожил своим телом, чтоб подставлять его под пули охранников. Нет, и первая часть плана была не плоха; я вовсе не желал ребятам дурного - пусть сбегут на здоровье, если смогут. У меня в эту ночь был свой путь, более безопасный. А они отвлекут ментов. И сделают это гораздо лучше, чем Гоша.

Задребезжал звонок на работу. Я был в третьей смене. Вместе со мной в третью смену выходили оба вора. Они мне доверяли.

В зоне были еще кое-какие дела, но я уже не успевал. И я шел на шмон к рабочей зоне, сожалея только об одном - о том, что не успел отомстить начальнику санчасти, главному лепиле зоны, майору Момоту.

Зона - уродливый загон для людей. Вечер, вторая смена выходит на работу. Длинная кишка однообразных фигур сочится сквозь просчитывающих их охранников. Взвизгивают циркулярные пилы, кашляют тягачи, таща огромные хлысты деревьев. Один бульдозер, якобы потеряв управление, движется на забор, проламывает его. В кабине никого нет - рычаги заклинены. Прячась за нож бульдозера, группа зэков совершает побег. Еще два бульдозера, направленные на ограждения, отвлекают охрану.

Человеческие фигуры все дальше ускользают в березняке. С вышки рычит пулемет. Бульдозер, прорвав проволоку, подшибает вышку, солдат летит, как тряпичная кукла, за ним падает пулемет. Завязнув в развале вышки бульдозер начинает крутиться на месте. Тело еще живого охранника попадает под гусеницу, постепенно превращаясь в кровавый фарш.

Лес. Три зэка где-то уже переоделись, они высматривают Мертвого. Но организатора побега нет. Зэки вспоминают, что и во время побега его не видели. Впрочем, тогда им было не до того, чтоб смотреть друг за другом. Зэки уходят. Им надо выйти в "железке" как можно дальше от зоны. Карту Мертвый дал каждому. Кой-какая еда болтается в самодельных вещмешках...

...Может все было и не так, как представляло мое воображение. Но, слушая завывание сирены, я знал твердо, что вся зона стоит на плацу. Огромная масса людей тесно окружена конвоем. Надрывно лают здоровенные псы, натягивая поводки, грозно смотрят дула автоматов, кашляет солярной гарью бронетранспортер, введенный в жилую зону. Жуткое, щемящее слово "побег" носится над лагерем. Пятый раз пересчитывают третий отряд, не досчитываясь трех осужденных. Таскают в дежурку зэков, могущих что-либо знать. Гошу Бармалеенко, неудачливого стукача, скорее всего раздели донага и подвесили на наручниках.

В своей жизни я достаточно насмотрелся таких картин. В Норильском лагере нас шесть часов продержали на плацу. Мороз был градусов тридцать - нормально для Заполярья. Я тогда отморозил пальцы на левой ноге, они долго гнили, кончики отпали вместе с ногтями.

И на наручниках меня подвешивали. Это старый ментовский прием: человеку сковывают руки наручниками, а цепь закрепляют на гвозде у стены так, что пытаемый стоит на цыпочках, с вывернутыми руками. При каждом резком движении "браслеты" наручников автоматически сжимаются, запястья ломит тупой болью, кисти немеют, сердце бьется, как у зяблика, а менты ходят мимо и бьют лениво по голому животу.