И хоть пешком до жилища знахарки на северной окраине нижнего пригорода непривычным к пешей ходьбе скифам казалось ой, как далеко, все сидевшие за костром Ариабата, кроме покалечившегося Ишпакая, решили идти вместе с ним, а на обратной дороге завернуть к Сириску. По пути к ним присоединилось немало молодых парней и от других костров, так что когда они выбрались из табора на дорогу, за Ариабатом увязалось человек сорок.

Спустившись Западной балкой к Пасиаку, молодые люди, весело переговариваясь и гогоча, как стая гусей, скоро подошли к поросшему тёмной осенней травой дворику, огороженному покосившимся плетнём из землисто-серых ивовых прутьев. На плетне сидел нахохлившийся чёрно-белый петух, как пастух, надзиравший за копошившимися по обе стороны дырявого плетня шестью рябыми курочками, двумя пасшимися на привязи во дворе белыми козами и резвившимся около них на свободе козлёнком.

На противоположной от ворот стороне, шагах в десяти от реки, росла старая раздвоенная верба. Под её длинными, как девичьи косы, зелено-жёлтыми ветвями, объеденными внизу козами, притаилась вросшая в землю полуземлянка, обложенная для тепла связками сухого камыша и покрытая тростниковой крышей. Из открытой низенькой двери и двух узких прямоугольных окошек под самой застрехой вился сизый дымок, разнося вокруг острый, неприятный запах какого-то варева: должно быть, ведьма как раз готовила на очаге своё колдовское зелье.

Хотя при приближении к ведьминому логову все разговоры и смешки среди следовавших за Канитом и Сакдарисом молодых скифов как-то сами собой стихли, их приход не остался незамеченным. В тёмном и дымном дверном проёме показалось прелестное девичье личико. Узнав впереди угрюмо молчащей толпы воинов Сакдариса и Канита, девушка (на вид ей было не больше 15-ти лет) испуганно округлила свои огромные серые глаза, как видно, решив, что тот знатный юноша, которому они с бабкой час назад вправляли ушибленное колено и сломанную руку, умер, и теперь толпа разгневанных родичей пришла мстить за него. В следующее мгновенье лицо девушки исчезло за захлопнувшейся грубо сколоченной дверью, а затем вновь показалось за дымной завесой в ближнем от двери оконце.

Остановившись перед одностворчатыми жердевыми воротами, озадаченный Ариабат обратился к Сакдарису:

– Пойди узнай, чего она затворилась. Может, старухи нет дома?

Сакдарис и решивший не отставать от него Канит, протиснувшись между кривыми жердями, поспешили к окошку с юной красавицей. Узнав, зачем они привели эту толпу молодых воинов, успокоенная девушка (Канит и Сакдарис уже знали, что её зовут Балуш), весело стреляя глазками то в одного, то в другого, сказала, что бабушка сейчас готовит отвар из целебных трав, и надо немножко подождать. В следующий миг из избушки донёсся недовольный окрик старухи, и девичье личико в окошке тотчас исчезло. Немного подождав, не выйдет ли девушка к гостям, Канит и Сакдарис вернулись с вестями к своим, человек десять из которых, приоткрыв ворота, зашли на подворье, тогда как остальные по-прежнему теснились снаружи.

Минут через десять, когда окна перестали дымить, из отворившейся двери по выкопанным в земле ступенькам выползла, наконец, опираясь на загнутую вверху крюком короткую клюку, старая знахарка. Грозная вещунья оказалась махонькой, сухонькой, согнутой чуть не пополам в пояснице старушкой со сморщенным, будто пожёванным коровой, коричневым лицом. Одета она была в длинный тёмно-коричневый сарафан из грубой шерсти с широкой, расшитой замысловатым красным узором полосой от горла до нижнего края подола, из под которого выглядывали узкие бурые носки её детских башмачков из мягкой и тёплой оленьей шкуры. Её маленькую, как у 13-летнего подростка голову, узкие плечи и большую часть спины покрывал тёмно-зелёный, с большими красными цветами, шерстяной плат.

Оглядев своими узкими подслеповатыми глазками сгрудившихся возле ворот юношей, знахарка неспешно заковыляла к ним, пригнув дугой к земле неразгибающуюся спину. Посреди двора ей пришлось остановиться, чтобы приласкать подбежавшего к ней с радостным меканьем козлёнка. Почёсывая доверчиво тыкавшегося в её расшитый подол козлёнка между рожками, ведунья спросила тихим, но внятным и совсем не старческим голосом:

– Ну, добры молодцы, с чем пожаловали?

– Да вот, бабушка, прознали мы, будто ты знаешь наперёд, что с кем станется, - ответил за всех на правах старшего Ариабат, с опаской приблизившись вместе с братьями к колдунье.
– Вот мы и пришли спросить, не знаешь ли ты, будет ли война с Боспором?

– Про то, удалец, мне неведомо, - ответила старуха, прибирая из под ног козлёнка.
– Про то лишь наш царь знает. А вот про то, какую тебе долю боги уготовили, могу рассказать, коли не боишься.

– Ну, расскажи хоть про это, раз уж мы пришли, - с видимым разочарованием в голосе ответил Ариабат и протянул к старухе широкие заскорузлые ладони. Прежде чем осматривать их, ведунья поглядела в спокойные светло-карие глаза молодого воина и предупредила, что за доброе предсказание она берёт плату золотом, а за худое - серебром.

– Договорились, - кивнул в знак согласия Ариабат.

Опустив взгляд на его ладони, ворожея через полминуты объявила, что он падёт со славой в бою, не дожив до седых волос. Выслушав свой приговор, Ариабат с беспечной улыбкой срезал акинаком с рукава и протянул гадалке рельефную золотую бляшку.

– На вот, держи! Если слова твои сбудутся, ты заслужила золото: смерть в бою - радость для воина!

Ариабат отступил в сторону, а на его место перед ведуньей тут же заступил его близкий друг, хабей Скопасис. Ему старуха слово в слово повторила то же, что и Ариабату и тоже получила от него золотую пластинку, которую, как и предыдущую, мигом спрятала в широкий рукав.