– А что скажут вожди?
– обратился Палак к своим вельможам.
– Как вы считаете, чего больше сейчас жаждет оскорблённая душа нашего великого отца Скилура - боспорского золота или боспорской крови?

– Крови! Крови!
– закричали разом все шестьдесят глоток.

– Сперва крови, а затем золота!
– мудро уточнил вождь палов Агаэт, как только хор голосов умолк, и зала содрогнулась от дружного хохота.

– Вот видишь, Посидей, - обратился к любимцу отца Палак, отсмеявшись вместе со всеми, - мы, скифы предпочитаем смывать обиды вражеской кровью. Ты же, хоть и прожил с нами полвека и носишь скифскую одежду, настоящим скифом так и не стал - остался в душе всё тем же эллинским торгашом.

Все, кроме Дионисия, опять загоготали - теперь над старым греком, так и не сумевшим переродиться в скифа.

– Сколько чепраков на корову не надевай, а в кобылу ей не превратиться!
– напомнил Агаэт пришедшуюся к месту народную присказку, когда ржание начало стихать, и под сводами царского дворца покатились новые раскаты смеха.

Посидей молча проглотил обиду. В этот момент он окончательно убедился, что едва став царём, молодой Палак поспешил забыть один из заветов отца, не раз советовавшего ему перед смертью ценить мудрость Посидея и почаще прислушиваться к его словам. Оно и понятно: молодым всегда кажется, что они умнее и дальновиднее стариков. Если затеваемая Палаком война завершится успешно, то он окончательно утвердится в этом мнении, а если же он потерпит неудачу, то есть надежда, что он ещё вспомнит о старом советнике своего отца.

Палак приказал своему главному повару, давно ожидавшему от него знака у входных дверей, заносить еду. Вождям он объявил, что сегодня обед будет коротким, а затем, не теряя более ни одной лишней минуты, войско выступит в поход на Боспор.

Когда через час с небольшим Палак, наскоро попрощавшись перед дворцом с матушкой Опией, сестрой Сенамотис, жёнами и детьми, приехал со своей многочисленной свитой на Священное поле, все шатры там уже были свёрнуты и увязаны вместе с казанами и иными немногими вещами, без которых не обойтись в походе, на вьючных лошадей, костры затоптаны, а воины спешно разыскивали в пригнанных с окрестных пастбищ табунах, взнуздывали и седлали своих коней. Ещё через полчаса суета, шум и толкотня на Священном поле наконец улеглась: почти пятьдесят тысяч воинов застыли на конях нога к ноге, выстроившись по племенам, тысячам и сотням плотным широким кольцом вокруг обложенной до самого верха дровами скалы, увенчанной огромным, начищенным до зеркального блеска мечом бога войны.

Купол сумрачного, несмотря на разгар дня, неба закрывали густые, многослойные пепельно-серые облака. Наползая стелившимися у самой земли дымчатыми клубами со стороны Меотиды, они обволакивали туманной пеленой бесчисленные вершины Таврских гор, тяжело переползали через горные хребты и пропадали с глаз где-то на просторах Великого Полуденного моря. Время от времени с хмурых туч начинал падать на землю холодными мелкими брызгами нудный осенний дождь.

Пять пар жрецов держали у подножья скалы на затянутых вокруг шеи арканах молодого красно-коричневого быка и тёмно-гнедого, не знавшего узды и седла жеребца, выбранных Палаком в дар Арию и украшенных на рогах, гривах и хвостах алыми лентами.

Но прежде надлежало определить, благоприятствуют ли боги задуманному делу. Трём самым опытным гадателям (тем самым, что пять дней назад бросали прутья перед избранием Палака) на сей раз воля богов не открылась: у одного прутья упали точно в очерченный круг, но двое других промахнулись. Потерпела неудачу и следующая тройка: на сей раз двое бросили прутья удачно, но третий дал маху. И только третья тройка гадателей, к большому облегчению сидевшего на тонконогом белом коне с непроницаемым лицом Палака и к радости всего войска, дала благоприятный ответ: с третьего раз боги таки дозволили выступить в поход.

Жрецы развели коня и быка по разные стороны обложенной снизу доверху поленьями скалы. Сойдя с коня, которого взял под уздцы подоспевший старший конюх Мазак, Палак снял с пояса золотой ритон, наполнил его красным и густым, как кровь, вином из бурдюка своего виночерпия Кробила и направился к жертвенному коню, передние и задние бабки которого жрецы успели опутать свободными концами арканов. Подойдя с левого боку, Палак медленно вылил вино из ритона на круп, спину, грудь и лоб недовольно всхрапнувшего и замотавшего головой жеребца. Переложив опустевший ритон в левую руку, Палак вынул из золотых ножен акинак и быстро полоснул его отточенным лезвием по конскому горлу между арканами. Жеребец попытался взвиться на дыбы, но четверо жрецов, крепче натянув арканы, удержали его на месте. Палак наполнил ритон алой кровью, хлынувшей струёй из перерезанного горла и отступил в сторону. Постояв с полминуты со слезящимися фиолетовыми глазами, с хрипом и бульканьем выпуская из перерезанного горла вместе с кровью воздух, жеребец рухнул на подкосившиеся передние ноги, затем завалился на правый бок и забился в смертной агонии.

Передав ритон с жертвенной кровью одному из жрецов, Палак вытер о шерсть на боку испустившего дух жеребца свой акинак, сунул его обратно в ножны и снял с пояса золотую чашу. Наполнив её вином из кробилового бурдюка, он направился к удерживаемому по другую сторону скалы шестью крепкими жрецами быку. Окропив ему хребет и темя между рогами вином, царь наполнил чашу кровью из перерезанного бычьего горла.

С чашей в одной руке и ритоном в другой, Палак медленно поднялся к священному мечу Ария по сложенным ступенями с закатной стороны поленьям.

– О, великий Арий, властитель войны, повелитель воинов!
– во весь голос обратился он к торчащему в расщелине мечу.
– Прими в дар от своего верного сына и слуги лучшего жеребца и лучшего быка! Испей их сладкую кровь!
– Палак выплеснул на одну грань меча кровь жеребца из ритона, а на другую - кровь быка из чаши.
– Вкуси их сочного, жирного мяса! Помоги своим любимым детям одолеть злых ворогов-боспорцев! Я обещаю принести тебе в дар после нашей победы каждого сотого пленника! Да будет так!