Как же в степи родные прорваться? И сказал царь Сколот,

Что едва уж держался на коне, утомлённый годами:

"Тридцать лет мы гуляли по свету, всех врагов побивая жестоко.

Что за племя младое, спросите, на пути нашем встало отважно

И впервые сколотов побило? Чьих отцов, матерей они дети?"

Отвечали бойцы молодые, похвалою польщённые старца,

Что их матери - жёны сколотов, потерявшихся где-то безвестно,

А отцы же у них - киммерийцы, что сперва пребывали в полоне

У сколоток отважных, а после им пропавших мужей заменили.

И сказал тогда воинам старым царь Сколот своё верное слово:

"Не родятся бесстрашные волки от трусливого пса и волчицы!

От раба, поражённого страхом, не народится воин отважный!

Посему, вы мечи свои спрячьте, в руки плети с бичами возьмите,

И ударами прочь прогоните это стадо трусливых ублюдков!"

Старики положили оружье и пошли на преграду с бичами.

Услыхавши их властные крики и бичей угрожающий посвист,

Побледнев, затряслися от страха дети подлых рабов-киммерийцев,

Что с отцовскою кровью впитали жуткий страх перед плетью хозяйской.

Побросавши от страха оружье, со стены они прочь разбежались,

А иные в пыли распростёрлись, со слезами моля о пощаде.

Так вернулося войско Сколота, поредевшее в битвах кровавых,

Из полуденных стран закавказских на просторы степей полуночных,

Тех, что станут отныне родными таргитаевым внукам отважным.

А Сколот, своё дело закончив, отошёл в мир иной с лёгким сердцем.

Возле гор вековечных Кавказских, что взметнулись до самого Неба,

В ледяные шеломы одеты, появилась гора молодая.

Под горой той в шатре деревянном, среди многих бесценных сокровищ,

Схоронили сколоты по-царски, вместе с верным конём и женою,

Колаксаева младшего сына, отдыхать после подвигов славных,

И обильную справили тризну. Ну а власть над народом сколотским

Меж собой разделили по-братски трое внуков героя Сколота:

Иданфирс, Скопасис и Таксакис - удалого Партатия дети.

Вот какие легенды напомнил царю Скилуру и его наследнику Палаку придворный певец-сказитель Гнур в предыдущие дни. Сегодня настал черёд спеть излюбленную скифскую былину - о победе сколотов над бесчисленным, как утренняя роса на траве, воинством персидского царя Дарьявуша.

Скилур издавна любил песни о своих героических предках и всегда держал лучшего из гусляров-сказителей близ себя. Последние тридцать с лишним лет этим счастливцем был Гнур. Не зная под крылом царя нужды ни в еде, ни в питье, ни в одежде, Гнур с годами раздобрел, оброс жирком, пристрастился к доброму заморскому вину, обленился, но память его была по-прежнему крепкой и ясной, а голос - сильный и звонкий, правда, ставший слегка шепелявым из-за нескольких выпавших по старости зубов. Тонкие седые волосы на его маленькой округлой голове сильно поредели. Под большими, круглыми, как у филина, серыми глазами, разделёнными небольшим узким носом, набрякли тяжёлые свинцовые мешки. Вокруг широкого рта с синюшными слюнявыми губами росли редкие усы и неряшливо раскудланная короткая бородёнка. В толстой коричневой мочке левого уха, будто мхом поросшего грязно-седыми волосами, блестела лунным серпом серебряная серьга. Несмотря на жару, одет он был в добротные кожаные штаны и кафтан поверх расшитой широкими яркими узорами рубахи и обвешан костяными, каменными, медными, серебряными и золотыми фигурками-оберегами. На ученике его были только узкие холщовые штаны и тонкая, красочно расшитая льняная сорочка, перетянутая в узкой талии тёмно-красным шнуром с кистями на концах.

Каждый певец-сказитель постоянно имел при себе одного-двух учеников, которым помалу передавал по наследству бережно хранимое в своей голове богатство. Конечно, прежде всего, гусляр старался передать своё почётное и прибыльное дело собственным детям и внукам, но далеко не все из них обладали необходимыми для этого способностями или желанием. Потому гусляр часто брал в ученики мальчиков 10 - 12-ти лет с цепкой памятью и звонкими, приятными для слуха голосами, из числа своих близких и дальних родичей или соседей. Учитель кормил их, одевал-обувал, учил игре на гуслях; они же повиновались ему, как дети отцу, и трудились на него, как рабы на хозяина. Внимая учителю, подростки постепенно слово в слово запоминали его сказы, песни и былины. На то, чтобы заучить назубок весь необъятный скифский эпос у них уходило, в зависимости от способностей, от пяти до пятнадцати лет.

Отцы небогатых семейств охотно отдавали сыновей в науку сказителям: певец с гуслями на плече всегда был и будет самым желанным гостем у любого скифского костра. Выдержав однажды строгую проверку на каком-нибудь празднике - ни разу не сбившись, не перепутав слова и получив одобрение учителя и хвалу многочисленных слушателей - ученик покидал учителя со своими гуслями на плече и обзаводился собственными учениками.

У царского любимца Гнура было аж три ученика, младший из которых - 14-летний Максагис - был внуком его сестры. Ему-то и пришёл черёд в это утро сопровождать учителя в царский шатёр.

Согнувшись, насколько позволяло ему внушительное брюхо, в земном поклоне, Гнур пожелал хозяину шатра и всему царскому семейству доброго дня. Получив дозволение приблизиться, он уселся на приготовленную для него подушку на привычном месте в ногах царского ложа - как раз возле оскаленной медвежьей головы.

Боясь поднять от земли глаза, его юный ученик поспешно достал из кожаной коричневой сумки, посредине которой была нашита плоская золотая фигурка крылатой Аргимпасы, а вокруг неё - более мелкие фигурки зверей и птиц, небольшой трапециевидный ящик тусклого вишнёвого цвета. Его низкие, сужающиеся боковины снаружи были расписаны чёрными вьющимися травами и цветами. На днище, под натянутыми между боковинами шестью жилами разной длины и толщины, были намалёваны два поющих чёрных дрозда. Это и были гусли, под мелодичный звон которых распевали свои песни и былины скифские и сарматские бродячие сказители.