— Нерон... Персик прав. Ты... ты не можешь сжечь этих людей заживо.

Нерон вздохнул. Он посмотрел на своих телохранителей, ища поддержки, но германцы до сих

пор были ошеломлены. Они хлопали себя по головам, словно пытаясь избавиться от воды в

ушах.

— Мэг, – сказал император, – я так стараюсь держать Зверя в клетке. Почему же ты не поможешь

мне? Я знаю, что ты хорошая девочка. Я не позволил бы тебе бродить по Манхэттену так долго в

одиночку, изображая беспризорницу, если бы я не знал, что ты можешь позаботиться о себе. Но

мягкость по отношению к твоим врагам – не добродетель. Ты моя падчерица. Любой из этих

полубогов убил бы тебя без колебаний, будь у него шанс.

— Мэг, это неправда! – сказал я. – Ты видела, каков Лагерь Полукровок на самом деле.

Она смотрела на меня с беспокойством:

— Даже... даже если бы это было правдой... – она повернулась к Нерону. – Ты говорил мне

никогда не опускаться до уровня моих врагов.

— Да, это так, – голос Нерона звучал раздраженно. – Мы лучше. Мы сильнее. Мы построим

славный новый мир. Но эти говорящие чепуху деревья стоят на нашем пути, Мэг. Как и любые

агрессивные сорняки, они должны быть сожжены. И единственный способ сделать это –

настоящий пожар, пламя, растопленное кровью. Давай сделаем это вместе, без Зверя?

Наконец в моей голове что-то щелкнуло. Я вспомнил, как мой отец наказывал меня столетия

назад, когда я, будучи молодым богом, изучал законы Олимпа. Зевс часто говорил:

— Постарайся не оказаться по другую сторону моих молний, мальчик.

Как будто молния имела свой собственный разум, как будто Зевс не имел ничего общего с

наказаниями, которым он подвергал меня.

"Не вини меня, – подразумевал его тон. – Это молния опалила каждую молекулу в твоем теле, а

не я".

Много лет спустя я убил циклопов, сделавших молнии Зевса. Это не было опрометчивым

решением. Я всегда ненавидел эти молнии. Ненавидеть отца было тяжелее.

Нерон делал то же самое, когда он называл себя Зверем. Он говорил о своем гневе и жестокости,

как если они были чем-то, что он не мог контролировать. Если бы он разозлился... ну, тогда он

бы сказал, что это вина Мэг.

От осознания этого меня затошнило. Мэг была обучена любезно относиться к ее отчиму Нерону

и бояться Зверя, как будто это два разных человека. Теперь я понял, почему она предпочитала

проводить свое время в переулках Нью-Йорка. Я понял, почему у нее так резко меняется

настроение: переход от невероятной активности до полного безразличия происходит в считанные

секунды. Она никогда не знала, что может пробудить Зверя.

Она уставилась на меня. Ее губы дрожали. Я мог бы сказать, что она хотела найти выход – какой-

то красноречивый аргумент, который бы успокоил ее отчима и позволил бы ей следовать за ее

совестью. Но я уже не был сладкоречивым богом. Я не мог уболтать такого оратора, как Нерон.

И я не собирался участвовать в игре Зверя во взаимные обвинения.

Вместо этого я поступил так, как делала Мэг: сказал четко и по сути.

— Он зло, – сказал я. – Ты хорошая. Ты должна сделать свой собственный выбор.

Могу сказать, это не та новость, которую Мэг хотела бы услышать. Она поджала губы, отвела

плечи назад, будто готовясь к последнему рывку – к чему-то болезненному, но необходимому.

Она положила руку на голову карпои.

— Персик, – сказала она тихим, но твердым голосом, – забери спичечный коробок.

Карпои ринулся вперед. Нерон едва успел моргнуть, прежде чем Персик вырвал коробку из его

рук и отскочил в сторону Мэг.

Германцы приготовили копья. Нерон поднял руку, сдерживая их. Взгляд, которым он посмотрел

на Мэг, говорил, что его сердце разбито – если бы у него было сердце.

— Вижу, что ты не была готова к этому заданию, моя дорогая, – сказал он. – Это моя вина. Винс,

Гэри, задержите Мэг, но не навредите ей. Когда мы вернемся домой... – он пожал плечами, его

лицо выражало сожаление. – А Аполлону и маленькому фруктовому духу придется сгореть.