что, если кто-нибудь ищет проблем на свою голову, найти их не так уж и сложно.

Вскоре я присел за упавшим деревом, изучая убежище мирмеков прямо впереди меня. Называть

это место муравейником – это как назвать Версальский дворец семейным домиком. Земляное

ограждение достигало верхушек деревьев, что росли вокруг него, – это примерно сто футов. Его

периметр мог соперничать с размерами римского ипподрома. Постоянный поток солдат и

трутней кишел внутри и снаружи кургана. Некоторые несли упавшие деревья. Непонятно зачем

некоторые тащили Шевроле Импалу 1967.

Сколько же муравьев было внутри? У меня не было никакого представления. Когда ты

понимаешь, что это число недосягаемо, исчезает всякий смысл в подсчете.

Я натянул стрелу на тетиве и вышел на поляну.

Когда ближайший мирмек заметил меня, он бросил свой Шевроле. Он смотрел, как я

приближаюсь, и его усики подрагивали. Я проигнорировал его и прошел мимо, направляясь к

ближайшему входу в тоннель. Это еще больше сбило его с толку.

Еще несколько муравьев стали смотреть на меня.

По своему опыту я знал, что если ты ведешь себя, будто ты и должен быть здесь, то большинство

людей (или муравьев) не смогут помешать тебе. Обычно действовать уверенно –не проблема для

меня. Боги могут быть где им угодно. Немного труднее было в случае Лестера Пападопулоса,

экстраординарного придурковатого подростка, но я смог преодолеть этот путь без проблем.

Я зашел внутрь и начал петь.

В этот раз мне не нужна была моя укулеле. Не нужна была муза для вдохновения. Я вспомнил о

лице Дафны в деревьях. Я вспомнил об отвернувшемся Гиацинте, о следе смерти, оставленном

на его голове. Мой голос наполнился злобой. Я пел о разбитом сердце. Вместо того, чтобы

сдерживать свое отчаяние внутри, я выплеснул его наружу.

Сеть тоннелей усиливала мой голос, пронося его через все убежище, создавая из всего холма мой

собственный музыкальный инструмент.

Каждый раз, когда я проходил мимо очередного муравья, он поджимал ноги и касался лбом пола,

его усики вибрировали из-за моего голоса.

Если бы я был богом, песня была бы намного сильнее, но и этого было достаточно. Я был

удивлен, как много отчаяния может вместить в себя человеческий голос.

Я шел дальше в гнездо. Я не представлял, куда иду, пока не наткнулся на герань, растущую из

пола тоннеля. Мой голос задрожал.

Мэг. Похоже, она вернулась в сознание. Она использовала последние силы, чтобы оставить мне

знак. Фиолетовые цветки герани указывали на маленький тоннель, ведущий налево.

— Умная девочка, – сказал я, выбирая этот тоннель.

Грохот оповестил меня о приближающемся мирмеке.

Я повернулся и поднял свой лук. Освободившись от колдовства моего голоса, насекомое

атаковало, в его рту вспенилась кислота. Я прицелился и выстрелил. Наконечник стрелы

воткнулся прямо в лоб муравья.

Существо упало, его ноги подергивались в предсмертной агонии. Я попытался забрать свою

стрелу, но древко щелкнуло в моей руке, отломанный конец был покрыт дымящейся едкой

слизью. Этим бы было бесполезно стрелять снова.

Я позвал:

— МЭГ!

Ответом послужил еще больший грохот приближающихся ко мне муравьев. Я снова начал петь.

Теперь у меня была огромная надежда найти Мэг, что помешало мне вызвать у себя надлежащее

чувство меланхолии. Муравьи, с которыми я столкнулся, больше не были в ступоре. Хотя они

двигались медленно и неуверенно, но все же атаковали. Мне пришлось стрелять в одного за

другим.

Я прошел мимо пещеры, наполненной блестящими сокровищами, но сейчас мне не было дела до

сияющих штучек. Я продолжал двигаться.

На следующем перекрестке другая герань проросла через пол, ее цветки указывали направо. Я

повернул в этом направлении, снова и снова произнося имя Мэг и затем снова возвращаясь к

своей песне.

Как только мое настроение улучшилось, моя песня стала менее эффективной, а муравьи – более

агрессивными. После дюжины убитых муравьев мой колчан опасно полегчал.

Я должен был отыскать в глубине себя чувство отчаяния. Должна была получиться тоска,