Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
вернуться

Браиловский Александр Яковлевич
Шрифт:

«Девятнадцатый год. «Вечера, посвященные Музе»…»

Девятнадцатый год. «Вечера, посвященные Музе». Огромный прокуренный зал, под названием «Хлам» [99] Вот Лившиц читает стихи о «Болотной Медузе» И строфы из «Камня» и «Tristia» — сам Мандельштам. Морозный февраль, тишина побежденной столицы. О, как мы умели тогда и желать и любить! Как верили мы и надеялись, что возвратится Былое величье, которого всем не забыть. А после — походы в холодной степи и раненье. Уже в Феодосии встреча: — «Вы, Осип Эмильевич, здесь?» — «А где Бенедикт?» — «Да, погиб Маккавейский в сраженье». — «А Петников [100] — жив, но куда он уехал?» — «Бог весть!» Тогда мы надеялись: будет недолгой разлука — Как много с тех пор стало горьких потерь и разлук! Летела стрела — и опять Аполлон Сребролукий На новую жертву свой тяжкий нацеливал лук.

99

«Хлам» — «Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты». (Примеч. Ю. Терапиано.)

«Хлам» — ночной клуб художников, литераторов, артистов, музыкантов, существовавший в 1919 г. в Киеве.

100

Петников Г. Н. (1894–1971) — поэт, близкий к Хлебникову, фольклорист, переводчик.

Успение

Ну, а в комнате белой как прялка

стоит тишина,

Пахнет уксусом, краской и свежим,

вином из подвала…

О. Мандельштам
Тяжелые груши уложены тесно в корзины, Блестит янтарем на столах виноград золотой, И воздух осенний и запах арбузный и дынный На каменной площади празднуют праздник святой. Я с радостью тихой гляжу на раздолье природы — Такое богатство, как было и в крае моем, Где волны кипели и тщетно искали свободы, И в погребе пахло полынью и новым вином. А тот, о котором сегодня я вновь вспоминаю, Как загнанный зверь, на дворе под дождем умирал. Как лебедь, безумный, он пел славословие раю И, музыкой полный, погибели не замечал. Орфей погребен. И наверно не будет рассвета. Треножник погас, и железный замок на вратах. И солнца не стало. И голос умолкший поэта Уже не тревожит истлевшего времени прах.

«Летом душно, летом жарко…»

Летом душно, летом жарко, Летом пуст Париж, а я Осчастливлен, как подарком, Продолженьем бытия. С мертвыми веду беседу, Говорю о жизни им, А весной опять уеду В милый довоенный Крым. И опять лучи, сияя, Утром в окна льются к нам, Море Черное гуляет, Припадает к берегам. И как будто время стало Занавесочкой такой, Что легко ее устало Отвести одной рукой.

Диана Люксембургского сада

Закинув руку за плечо, Стрелу ты ловишь из колчана, Вздыхающая горячо, Разгоряченная Диана. Ты мчишься в каменном кругу Одежд, вскипающих как пена, И как виденье на бегу Сверкает легкое колено. Такой стремительный полет, Такая легкость пред глазами, Что будто бы весь сад плывет, Летит, кружится вместе с нами. Диана в воздухе сухом Ритмические мечет стрелы, И мрамор кажется стихом Ямбически-окаменелым.

Тристан

Другом был океан, стал навеки преградою он. Бездной сделался он, стеной крепостной между нами. Слышишь: колокол в церкви — похоронный звон, Видишь — свечей восковых высокое пламя. Это приснилось нам: шелковый брачный навес, Дом короля, дерзость встреч беззаконных, Волосы золотые, сиянье лица и лес, Блужданье вдвоем в лесу в тех чащах зеленых. Бретань! Камни, воздух, деревья, вода — Вы пронизаны светом, а я умираю. Раны снова открылись. Не уйти от суда… Это — все, жизнь кончается. Нашему раю, Сну и счастью, свободе и воле пришла Роковая проверка. Навстречу туману Вырастает со дна океана немая скала, Что потом назовут «Скалою Тристана». Нет, Изольда, напрасно ты спешишь океан переплыть! Ветви розы в цвету оплетут две могилы в аббатстве, И в веках перевьется преданья жемчужная нить О любви, о разлуке, о горе, о браке, о братстве.

Изольда

Изольда, доносится зов приглушенный Сквозь море, сквозь вечность и холод и тьму. Нечаянно выпит, пажом поднесенный, Любовный напиток — проклятье ему! Средь горных провалов и водной пустыни, Под грохот прибоя, под шелест дубов, Бретонские барды прославят отныне Несчастье твое до скончанья веков. Изольда, ты слышишь: навеки, навеки Печальная повесть о жизни земной: Два имени будут, как горные реки, Сливаться в один океан ледяной. Лицо, что светило средь бури и мрака, Кольцо, что тонуло в кипящей воде, И грех и позор оскверненного брака Сам Бог покрывает на Божьем суде. Молись, но молитва не справится с горем, Вино пролилось — колдовская струя, — И тяжестью черной темнеет над морем Наш гроб, наш чертог — роковая ладья.

Французские поэты

Поль Верлен

«Как в пригороде под мостом река Влечет в своем замедленном теченье Грязь городскую, щебень, горсть песка И солнечного света преломленье, Так наше сердце гибнет — каждый час, — И ропщет плоть и просит подаянья, Чтоб Ты сошла и облачила нас В достойное бессмертных одеянье…» …Свершилось. Посетило. Снизошло. — Он слышит шум твоих шагов, Мария, А за окном на мутное стекло, Блестя, ложатся капли дождевые. Но голова горит в огне, в жару, От музыки, от счастья, от похмелья; Из темноты, под ливень, поутру Куда-нибудь, на свет, из подземелья По лестнице спешит, шатаясь, он. — Как выдержишь такое опьяненье! Светает. Над рекой несется звон, И в церкви утреннее слышно пенье.

Артур Рембо

Неукротимый пасынок Вийона — Испачканный костюм, пух в волосах, Он гений и безумец — вне закона, Но ангелам сродни на небесах. Под звон тарелок в кабаке убогом Убогий ужин с другом, а потом Стихи — пред вечно пьяным полубогом, Закутанным в дырявое пальто. И ширится сквозь переулок грязный Простор, и вдруг среди хрустальных вод Качается, в такт музыке бессвязной, На захмелевшем бриге мореход. Но, заблудившись в лондонском тумане, В своем кромешном творческом аду, Он был внезапно в сердце тайно ранен Видением, явившимся ему. Ослеп, оглох — и с гордостью, с презреньем Сам свой полет небесный оборвал. Простился с музыкой и вдохновеньем И навсегда купцом безвестным стал.