– Товарищ командующий, разрешите? – Артемьев остановился у входа рядом с часовым.

– Войдите. – Командующий положил телефонную трубку и сердито поднял глаза.

– Я думаю, что могу перевести ваши вопросы пленному и его ответы, – войдя, сказал Артемьев.

– Думаете пли можете?

– Могу, – сознавая, что рискует, но все-таки решаясь, ответил Артемьев.

Японец вошел в палатку в сопровождении конвоира. Теперь, внутри палатки, при свете работавшей от движка лампы, Артемьев разглядел, что конвоир был не красноармеец, как ему показалось сначала, а лейтенант, с упрямым выражением лица, в низко надвинутой на лоб пилотке. Войдя, он подтолкнул японца и стал позади него.

Японец держал руки за спиной. На нем были зеленый бумажный, испачканный в глине френч и вымазанные в грязи высокие сапоги. Он был ранен в шею и перебинтован зеленым японским бинтом с пятнами присохшей грязи. От бледного скуластого лица японца, казалось, вместе с кровью отлила и желтизна. Над губой двумя пучками торчали редкие, как у еще не начинавшего бриться мальчика, черные усы. Ему было трудно стоять. Он шагнул вперед и, чтобы сохранить равновесие, широко расставил ноги.

– По-моему, полковник? – сказал командующий, переведя взгляд с лица японца на видневшиеся на его плечах полупогончики. – Спросите, какого полка.

С запинкой подбирая японские слова, Артемьев спросил японца. Тот ответил быстро и даже, как показалось Артемьеву, охотно:

– Полковник Харада, начальник штаба восемьдесят девятого пехотного полка.

– Какие еще полки седьмой и двадцать третьей дивизий переправились на этот берег? – спросил командующий.

– Двадцать шестой, – ответил японец.

– А еще?

Японец молчал. Артемьев повторил вопрос, думая, что неточно перевел. Японец помолчал еще несколько секунд и сказал, что на этот вопрос отвечать не будет. Артемьев перевел.

– Переведите ему, – сказал командующий, – что он все равно уже нарушил долг: назвал два полка.

Японец ответил, что в группе взятых вместе с ним пленных он видел солдат обоих полков, это уже известно и не составляет тайны.

– Скажите ему, – командующий жестко усмехнулся, – что сегодня к вечеру для нас на этом берегу не будет никаких тайн.

Артемьев справился с этой трудной фразой, как умел. Но, судя по ответу японца, тот понял.

– Мы потерпели неудачу на этом берегу, – хладнокровно сказал он.

– И на том потерпите, – сказал командующий. – Пусть ответит: какие потери понес его полк после переправы?

– Большие, – коротко сказал японец, когда Артемьев перевел ему вопрос.

Потом помолчал и быстро и зло проговорил фразу, которую Артемьев сразу не понял. Он переспросил, и японец так же зло, но уже раздельно и медленно повторил эту фразу.

– Он говорит, что будет отвечать только на вопросы, касающиеся лично его. На остальные вопросы ему запрещает отвечать устав японской императорской армии.

– Вот как! А в плен ему устав разрешает попадать?

Японец ответил, что в плен он попал раненый.

– А что это он руки за спиной держит? – спросил командующий, обращая внимание на неподвижность позы японца.

– Я связал, – с уверенностью в своей правоте ответил лейтенант.

– А ну, развяжите! – строго сказал командующий.

– Товарищ командующий, разрешите доложить… – упрямо начал лейтенант, но командующий прервал его:

– Сначала развяжите, а потом доложите.

Лейтенант недовольно вздохнул, вынул из кармана складной перочинный ножик, раскрыл его, для чего-то вытер о полу гимнастерки и, нагнувшись, разрезал веревку, связывавшую руки японца. В момент, когда он сначала натянул веревку, а потом перерезал, плечи японца дрогнули, опустились и снова приподнялись, однако он не вынул рук из-за спины, только заметно было, как он шевелит сзади затекшими пальцами.

– Теперь докладывайте: зачем руки связали? Боитесь, что ли, его? – спросил командующий.

– Никак нет, – угрюмо ответил лейтенант, – не боимся, а он у бойца винтовку вырвал, хотел на штык напороться, свое харакири сделать.

Командующий долго, внимательно смотрел на японца, потом, повернувшись к Артемьеву, сказал:

– Нервишки не в порядке. Не ждал, что первый же большой бой так повернется, а теперь жить не хочет. Спросите его, помнит он Цусиму?