– Ну, чего с этим-то делать? Пришить его?

– Не надо, – осадил прыткого подельника Рекрут. – Он еще нам пригодится. Оставь тут пару человек, Чиграш. Не ровен час, Графин снова может объявиться, – казанец снова посмотрел на Митяя. – А Глашку эту найти сможем?

– Ну а почему нет? У подруг ее поспрошать надо. А ход мыслей у тебя верный, Рекрут. Где Глашка, там и Графин отыщется. Я-то думал, он все старые связи обрубит, а видишь, как выходит. Сентиментален старик стал не в меру. На том и погорит.

О том, что Графин никуда от них не скроется, Митяй говорил, как о чем-то само собой разумеющемся. Его уверенность передавалась и Рекруту. Хотя сама мысль о том, что Графин все еще жив, не давала казанскому жигану вздохнуть спокойно. Многие из хитровских малин продолжали еще верить в возвращение к власти легендарного уркагана. Война не была закончена. Рекрут отправил маляву в Казань, и, согласно его просьбе, в скором времени Трифон Железный должен был этапировать в столицу еще пять верных человек в поддержку. Столько же жиганов двигалось сейчас в Москву из Ярославля. Знахарь уверенно набирал авторитет в своей вотчине. До Рекрута доходили слухи о том, что и в других городах необъятной России жиганы, прикрываясь его именем, как знаменем, начали борьбу с ворами старой формации. Запущенный в Казани механизм набирал все большие и большие обороты.

– Ладно, – Рекрут поднялся. – Поехали еще на пару майданов наведаемся. А Бурому скажи, пусть маруху графиновскую ищет...

Пантелеймон, сидя в соседней комнатенке и продолжая дрожать как осиновый лист, слышал звук хлопнувшей двери. Майданщик тяжело вздохнул. На этот раз, кажется, пронесло.

Москва. Бутырская тюрьма. Административное здание

Камаев не стал стучать. Без всякого предупреждения он распахнул дверь кабинета начальника Бутырской тюрьмы и решительно переступил порог. Сверчинскому ничего не оставалось делать, как последовать за московским чекистом. Однако, в отличие от Камаева, он остановился в дверном проеме, а Виктор Назарович быстро прошел вперед.

Седовласый мужчина в черном свитере балансировал на стуле и одной рукой пытался приладить на стене портрет Феликса Эдмундовича. Другой руки у него не было вовсе, рукав свитера с левой стороны был пуст. Услышав за спиной шаги, мужчина обернулся. Портрет опасно покачнулся и едва не упал на пол. Седовласый сумел подхватить его, прижал к груди и вместе с изображением товарища Дзержинского спустился со стула.

– В чем дело? – недовольно спросил он, обращаясь преимущественно к Камаеву. – Почему без стука? Вы по какому вопросу, товарищи?

Мужчина носил роскошные посеребренные усы. Поставив портрет рядом со своим рабочим столом, он сел, пробежался по усам пальцами и недовольно нахмурился. Камаев тем временем уже занял место напротив.

– Товарищ Тимошин? – коротко осведомился он, игнорируя встречные вопросы начальника Бутырской тюрьмы.

– Да, это я.

– Моя фамилия Камаев. Это товарищ Сверчинский. Мы из ЧК.

Лицо Тимошина мгновенно переменилось. Оно как-то само собой разгладилось, стало доброжелательнее и, в конце концов, озарилось гостеприимной улыбкой.

– Очень приятно, товарищи. Очень приятно. Хотите чаю?

– Нет, спасибо, – Камаев покачал головой. – Мы к вам по делу.

– Разумеется. Я догадался. Это как-то связано с нашими заключенными? С кем именно?

Сверчинский не стал подходить к столу. Он взял ближайший стул и занял место рядом с выходом. Всю инициативу предстоящего разговора брал на себя Камаев. Кондрат Сергеевич ничего не имел против. Пока роль стороннего наблюдателя его вполне устраивала. А в случае необходимости он всегда может подкинуть нужный вопрос.

– Нас интересует заключенный Михаил Петрович Гроссовский, – отчеканил Камаев.

– Гроссовский... Гроссовский... – Тимошин снова наморщил лоб. – Мне кажется, я припоминаю эту фамилию. Как давно он у нас содержится?

– Около трех лет, – подсказал Сверчинский.

– Трех лет? Да? А по какому делу?

– Это нам неизвестно, – вернул себе инициативу Камаев. – И именно это в первую очередь нам и необходимо выяснить. Суда над Гроссовским не было. За истекшие три года ему даже не выдвинули никакого обвинения.

– Странно. Весьма странно, – задумчиво пробормотал Тимошин. – Одну секундочку...

Он убрал с рабочего стола алюминиевую кружку, поставил ее на подоконник, а затем потянулся к верхнему ящику. В единственной руке Тимошина появился лист бумаги с отпечатанным текстом. Он положил его перед собой и заскользил узловатым пальцем по строчкам. Камаев не торопил его. Наконец палец Тимошина остановился.

– Да, вот он. Действительно, есть такой заключенный. Гроссовский Михаил Петрович. Сто восемьдесят шесть. Политический. Сейчас мы его отыщем.