Когда оперативник спросил, были ли у Яны Григорьевны причины покончить с собой, повисло изумленное молчание. Растрепанная дама с химзавивкой печально покачала головой, Павел Сергеевич нахмурился. Пожилые супруги Востриковы сидели очень тихо, и в их понурых лицах вдруг проступило отчетливое сходство, как это часто бывает с людьми, долго живущими вместе. Поодаль маячила радужная головенка Марины.

– Это просто невозможно! - всхлипнула "химзавивка", которую, как я теперь знала, звали Валентиной Петровной.
– Яночка просто не могла... Ах ты, господи! Вот так раз в десять лет вырвешься в отпуск, а тут такое!

Павел Сергеевич успокаивающе погладил ее по плечу. Он выглядел слегка озадаченным и смущенным:

– Послушайте, - сказал он оперативнику.
– Может быть, это неважно, но, кажется, я последний, кто видел Яну перед... тем, как ее нашли. Это было четыре часа назад. Я сидел в холле, разбирал почту в телефоне, а Яна вышла из столовой. Мне показалось, что она чем-то расстроена. Спросила вдруг: "Я, наверное, кажусь вам смешной?" и быстро ушла. Наверное, нужно было ее как-то успокоить, но я даже не сообразил, что сказать...

– Не смейте себя обвинять!
– воскликнула вдруг Вострикова, нервно стискивая пальцы.
– Яна расстроилась вовсе не из-за вас! Что ты молчишь?
– напустилась она на Марину.
– Я ведь слышала, как ты на нее вызверилась! Это ты ее довела!

Маринка подскочила на стуле и побледнела так, что на носу проступили веснушки.

– Неправда!

– Это ты виновата!

Вмешавшийся оперативник быстро навел порядок, но все равно эта сцена оставила тягостное впечатление. Ничего нового по ходу допроса больше выяснить не удалось.

Ночью я никак не могла заснуть. Бледное пятно луны светилось даже сквозь зашторенные окна; шум деревьев, живых от ветра, казался уже не убаюкивающим, а грозным и тревожным. Вдруг в размеренное дыхание ночи вкрался другой звук, и доносился он не с улицы, а из коридора. Тихий-тихий вкрадчивый скрип. Я, едва дыша, поднялась с постели и на ватных ногах подобралась к двери. Что-то стукнуло за стеной, кто-то приглушенно выругался. Стены здесь были словно бумажные, и я отчетливо слышала, как в номере Яны Григорьевны кто-то ходил.

Мои пальцы сами сжались на ручке двери, сердце колотилось, как сумасшедшее. Снова что-то скрипнуло, по коридору быстро прошуршали удаляющиеся шаги. Если я чуть-чуть приоткрою дверь... Нет! Я отступила, отерла взмокшую ладонь. Не хочу в это вмешиваться! Кто бы это ни был, вряд ли он приходил с добрыми намерениями.

Из-за ночных треволнений я проспала завтрак, так что просто выпила чаю в номере и вышла пройтись. Аллея возле главного корпуса была обсажена высоченными березами, в их растрепанных ветках залихватски чирикали воробьи. Одуряюще пахло мокрой землей и талым снегом. Всю дорожку усыпали клейкие почки, пройдешь пару шагов - потом подошвы не отчистишь. Я мысленно извинилась перед здешним садовником и свернула на газон. Среди острых иголочек молодой травы в жирной черной земле отчетливо виднелись глубокие вдавленные следы. Они привели меня в дальний конец сада, где за кустами мелькали две яркие куртки - Марины и Лжедмитрия. Девушка что-то возбужденно тараторила, размахивая руками. Очень хотелось подслушать их разговор, но наш бухгалтер, очевидно, обладал развитым боковым и затылочным зрением, так что быстро меня заметил.

– Доброе утро, Алина, - он обернулся.

Девушка мне только кивнула, сердито размазывая кулаком слезы.

– Конечно, теперь все ее жалеют!
– горячо всхлипнула она.
– А сколько крови она мне попортила! Что я ни сделаю - все ей не так! Музыка не та, оформление не то, это скучно, это примитивно... Ко всему придиралась! И всегда с такой улыбочкой, будто я должна быть благодарна за науку! Бесит - жуть!

– Да, благодарность - страшное чувство, - согласилась я, вдруг остро вспомнив свою маму.

Лжедмитрий хмурился и молчал. Марина всхлипнула еще раз и вдруг выпрямилась, заледенела:

– Я знаю, о чем шепчутся эти курицы, - она вздернула подбородок.
– Ну и пусть, мне плевать! Уволюсь на фиг. Вот сегодня же и уеду.

Она развернулась и удалилась походкой оскорбленной королевы. Маленький храбрый воробей, попавший в чужую стаю. К моему удивлению, Лжедмитрий не пошел ее утешать, вместо этого он раздобыл у Елены ключ и потащил меня в номер Яны Григорьевны.

– Вы не верите, что это самоубийство?
– спросила я.

– В полиции только что получили результаты токсикологического анализа. Она отравилась. Стрихнином.

– Боже мой!
– только и могла я выговорить.
– Но почему?

На первый взгляд, в номере со вчерашнего дня ничего не изменилось. Только одно сразу бросилось мне в глаза:

– Фотоаппарата нет!

– Полиция вчера забрала, - успокоил меня Лжедмитрий.
– Фотик, кстати, качественный, его Павел Сергеич подарил ей пять дней назад. Яна с ним не расставалась. С фотоаппаратом, в смысле. В полиции думают, может, на снимках найдется что-нибудь. К счастью, вчера, пока кое-кто предавался меланхолии, я успел наладить контакт с местными "пинкертонами", и они сбросили Янины фотографии мне на телефон. Хотите взглянуть?