Архимандрит Лазарь в своей книге «Ангелу Лаодикийской Церкви» дает краткую, но очень точную характеристику такого пастыря, указывая и причину, по которой происходит обольщение. «От незнания, от непонимания своего собственного духовного уровня, — пишет он, — человек впадает в состояние прелестное, мечтательное. Он мнит в себе несуществующие добродетели, считает положительными, духовными, богоугодными — душевные, нервные порывы своей души. Вся душевная деятельность такого человека сосредоточивается в уме и на кончиках нервов, отсюда порывистый, взбудораженный, сумбурный образ всей жизни. От такой наружной горячности происходит разгорячение чувств и помыслов, мечтаний и переживаний. Все это делает человека "взвинченным", подвижным, активным, суетливым. В его голове рождаются тысячи планов и идей, в сердце — море желаний и чувств, но все они направлены вовне, в земной мир, на устройство и преобразование земной, мирской обстановки. И хотя при поверхностном взгляде вся эта деятельность как будто ориентирована на Бога, на Евангелие — но на самом деле она вполне самодеятельна и самонадеянна. Бог, евангельские заповеди, уставы

и правила церковной жизни, обряды и богослужения — здесь только оболочка, только фон и покрытие, в центре же всей своей деятельности такой "труженик" ставит себя и свою волю».

Этот страшный вывод заставляет о многом задуматься, Как это явление проникло в Церковь, как оно зарождается, развивается, вызревает — и что способствует его развитию?

ОТКУДА ВЗЯЛОСЬ ЛЖЕСТАРЧЕСТВО?

Соблазн младостарчества существовал во все времена. Еще апостол Павел, обращаясь к Тимофею и наставляя его в том, какими качествами должен обладать кандидат во епископы[2], предупреждал: «Не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом» (1 Тим. 3, 6). Важно для контекста дальнейшего разговора обратить здесь внимание на то, что апостол указывает и на причину, препятствующую рукоположению — это неготовность кандидата[3]. Но сам же апостол в прощальной беседе с Ефесскими пресвитерами пророчески предвещает: «Я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Деян. 20, 29–30). Итак, соблазн лжепастырства существовал уже в апостольские времена — и это тогда, когда Церковь жила единым Духом и у верующих «было одно сердце и одна душа» (Деян. 4, 32).

Последующая эпоха не столь обиловала духовными дарами, поскольку из–за притока огромного количества новообращенных произошло естественное понижение духовно–нравственных требований. Потому самые ревностные христиане стали убегать в пустыню, где они могли полностью посвятить свою жизнь духовно–нравственному совершенствованию. Некоторые из подвижников добивались состояния бесстрастия, которое настолько приближало их к Богу, что они могли получать различные духовные дары — и прежде всего дар любви. Это давало им возможность мудро, в соответствии с Божьей волей распоряжаться и такими дарами, как духовное разумение и прозорливость. Зная о том, что этим духоносным отцам открыта воля Божия, многие из тех, кто желал пройти путем духовного совершенствования, сами просили подвижников руководить ими в духовной жизни, а чтобы такое руководство осуществлялось более успешно — отказывались от своей воли.

Так родилась практика полного послушания, когда послушник отдавал старцу — на время — для исцеления свою поврежденную волю. Действенна эта практика была только там, где духовному руководителю открывалась воля Божия, а руководимый отдавался в такое послушание свободно, желая исполнять именно Божию волю, а вовсе не волю человеческую. О насилии здесь не могло быть и речи, потому что старец своими советами и опекой только помогал послушнику взращивать в себе «нового человека».

Однако со временем таких бесстрастных подвижников становилось все меньше и меньше. С их оскудением опыт такого полного послушания, введенный повсеместно, обессмысливался, потому что в нем исчезал один из главных компонентов такого послушания: открытая подвижнику воля Божия.

В XX веке святитель Игнатий Брянчанинов, проделавший огромную работу по изучению и осмыслению древнего опыта пастырства и духовничества, писал о том, что такое послушание возможно было только в древности. Но и в древности таковых старцев «всегда было ничтожное число», а про время, в которое жил святитель, он совершенно определенно написал: «богодухновенных наставников у нас нет». Святитель Игнатий, безусловно, знал людей святой жизни среди своих современников, но сказал так для того, чтобы показать их чрезвычайную малочисленность по сравнению с общим числом духовенства, монашества и верующих мирян.

Поэтому, остерегая всех тех, кто искал духовного руководства по образцу древнего старчества, он предлагал устроить современное ему духовничество следующим образом: «По учению отцов, жительство… единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших братии; этот совет опять должно проверять по писанию отцов… Отцы, отдаленные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет предшественников, уже жалуются на редкость богодухновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют богодухновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещевают в руководство Священное Писание, проверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшей осмотрительностью и осторожностью совет современных… братий»[4]. «Святые отцы завещевают избирать наставника непрелестного… Они предостерегают от учителей неискусных, чтобы не заразиться их лжеучением». «Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению Апостола (2 Фес. 2, 10–12)»[5]. И это написано в XX веке, который дал Церкви целый сонм богопросвещенных и прозорливых старцев. Что же можно тогда сказать о духовничестве в наше апостасийное время?

Но, начитавшись литературы о прозорливых оптинских старцах, неопытные христиане все равно ищут старческого руководства, забывая, что такое духовничество было исключительным явлением даже для XX века.

Иван Михайлович Концевич, автор популярной книги об оптинских старцах, писал о причине возникновения лжестарчества: «Когда истинные старцы, можно сказать, отсутствуют, люди, жаждущие найти себе духовную опору, выбирают какое–либо духовное лицо, им почему–либо симпатичное, и говорят: "Я отношусь к нему, как к старцу"[6]. Если духовник окажется трезвым, духовно честным, он резко отстранит такое отношение. Но сколько таких, которые охотно попадаются в сети, им расставляемые. Ибо это "лицедейство", по выражению еп. Игнатия Бряпчанинова, ведет самозванного старца к духовной смерти. Он сам теряет почву под ногами и идет уже кривыми путями, растеряв все то, что собирал и приобретал за всю прошлую жизнь»[7].

Послушание или идолопоклонство?

Это первая и самая основная причина возникновения лжестарчества — она чисто психологическая по характеру проявления, хотя и имеет, разумеется, духовное происхождение — это, как говорит святитель Игнатий, «вера в ложь». Кроме того, психологические предпосылки для этого содержатся еще и в том, что мы, не желая меняться, — хотим переложить ответственность на пастыря[8]. Такое бегство от ответственности выражается часто в совершенно абсурдном понимании послушания, в готовности выполнить все что угодно. Но такое исполнение послушания есть форма идолопоклонства, в котором, через нарушение заповеди, происходит измена Богу, а старец почитается больше, чем Бог[9]. Таким же именно образом понимается, кстати, послушание и во всех тоталитарных сектах: приказы наставника, учителя, гуру или руководителя секты исполняются без размышления — «фюрер думает за нас». К сожалению, в описываемом нами случае дело даже -не в «старце», а в том, что мы внутренне готовы на такое бездумное и безответственное послушание. Наше настойчивое желание переложить ответственность на другого рождает и естественный по–человечески отклик. Но следует также учитывать и то, что предпосылкой к такому беспрекословному послушанию может являться давно замеченная открытость и доверчивость русского народа, уступчивость и податливость, склонность его к максимализму, то есть к полной отдаче какому–нибудь делу, к готовности жертвовать собой. Но открытость сочетается с поразительной наивностью и незащищенностью. Такой открытый и готовый жертвовать собой человек всегда может стать жертвой бессовестного насилия. Все это создает благоприятную психологическую почву для возникновения младостарчества.