Шрифт:
Никола, взяв часы, возвращается к подводе.
— Пошла! — диким голосом орет он на лошаденку.
Подвода трогается.
Первым за ней идет Илья. Идет длинными медленными шагами.
Пыль. Пыль…
Дед Никола курит на ходу трубку и тоскливо глядит на дорогу.
Не впервые он идет по ней. Когда-то проходили здесь многолюдные цыганские таборы, шли — земля дрожала. Шли с песней. Шли с пляской. Все пьяные.
А теперь? Изменяют цыгане своей цыганской жизни. Кто оседает на земле, кто трудится на заводах, а кто даже учится в школе… Зажирело цыганское племя!..
— Тьфу! — плюет старый цыган с досадой.
— Это на нас, Никола? — интересуется Павлик.
— На кого же?.. На вас, скверные вы цыгане, тухлые!
Но Павлик не обижается. Признаться, у него самого есть тайные мысли — сделаться киномехаником где-нибудь при Дворце культуры. Он даже завидует Марии и маленькой Анке. Похоже, что жизнь там, на море, даст им счастье…
Молча, тяжело шагает Илья, отравленный злобой.
Дед Никола, не выпуская изо рта трубки, что-то бормочет, порой ему чудится впереди топот бешено летящих коней, но он знает — это балует степь, дразнит старого Николу…
Не унывает по-прежнему Павлик. Он вспоминает о часах Николы, и ему становится смешно.
— Ха, на целых сорок пять лет!..
Разозлившись, Никола ударяет Павлика кулаком в грудь. Но тот и на этот раз не обижается. Он не имеет права поднять руку на старика. Никола, по всем признакам, скоро умрет где-нибудь на дороге.
А подвода все жалобнее скрипит своими четырьмя колесами. Жара. Пыль. Степь.
Коньки
Они звенят как серебряные. Их принесла тетя Галина Николаевна в подарок Анатолию. Она здесь редкий гость. Мать Анатолия не любит ее. Считает легкомысленной, беспечной, не бережливой.
Мальчик доволен коньками.
У него большой лоб, с горбинкой нос, красивые серые глаза. Но, пожалуй, им чего-то не хватает, может быть, простой мальчишеской живинки.
— А где же родные? — спрашивает Галина Николаевна.
— Ушли мебель присматривать.
— Так, а ты как живешь?
Анатолий садится за стол напротив Галины Николаевны и рассказывает с каким-то горделивым оттенком в голосе:
— В нашем шестом классе меня все боятся!
Галина Николаевна удивлена и не скрывает своего удивления.
— Отчего же тебя все боятся, Анатолий?
— Оттого, что я всех обвиняю…
— Обвиняешь? А кто дал тебе такое право — обвинять? — морщась, как от зубной боли, спрашивает Галина Николаевна. — И кого ты, скажи на милость, обвиняешь?
— Ну, лодырей… На школьных собраниях…
— Ах вот в чем дело…
Галина Николаевна задумывается. Задумчивость ей очень к лицу. Она даже как-то вся молодеет. Худая, смуглая, крепконогая, она по виду настоящая крыжановская рыбачка. А на самом деле Галина Николаевна фармацевт в центральной аптеке.
На своего племянника она глядит с грустью.
Тот самодовольно продолжает:
— Говорят, что у меня и голос прокурорский.
— А как относится к этому моя сестра, ну, твоя мать, Анатолий?
— Вы это о чем, тетя Галина?
— О том, что у тебя голос про-ку-рорский.
— Ничего.
— Ничего?
Тетя Галина Николаевна поднимает голову:
— Мне кажется, что среди детей не много лодырей… Разве грех гонять голубей, удить бычков и лежать на солнце?..
Анатолий с обидным превосходством глядит на свою тетку — защитницу голубей и заявляет:
— Надо быть всегда на виду! Надо заранее присмотреть свое место в жизни…
По всему видно, что он повторяет чьи-то чужие слова. Нелепые. Отвратительные. «Быть на виду…», «Присмотреть…» Откуда у него все это? Может быть, Анатолий не виноват? Но тем не менее Галине Николаевне хочется отхлестать племянника. Она с трудом сдерживается.
А мальчик сидит за столом и самодовольно сопит. Он уверен, что выставил себя перед теткой в самом лучшем свете.
Галина Николаевна молчит. Лицо у нее бледное, гневное.
— Ну, а что ты думаешь о Ваське Черевичном из вашего класса? — вдруг спрашивает она.
— О Ваське? — Анатолий презрительно выставляет вперед нижнюю губу. — Лодырь известный! Главное у него в жизни — почтовые марки. Я три раза выступал против него, громил, живого места не оставил… На одних тройках тянется…