— В детстве я был безруким шалопаем, гвоздя забить не мог. Потом, видишь, талант открылся. Может, во мне погиб великий мастер. — Он поправил очки. — А ты чем занимаешься? Кем хочешь быть?

— Понятия не имею, — честно призналась Оля.

— В таких случаях принято говорить, что главное — быть человеком. — Он улыбнулся. — Но я не буду говорить… Я знаю, зачем ты пришла. Конечно, ты пришла меня навестить. Кроме того, я заметил, что ты не спускала глаз с этой полки, — он дотронулся до кипы старых журналов, переплетенных в коленкор. — Правильно? Ты верно разглядела. Это подшивки «Нивы», «Русской старины», есть даже «Сатирикон» и «Осколки», в которых сотрудничал Чехов, есть его первые рассказы… Все это мне подарил человек, которого я однажды чуть не застрелил. Видишь, какая жуткая история… Давай мы сейчас с тобой затопим печь и будем разговаривать дальше. Как Владимир Васильевич? Все в порядке?

— Все в порядке. — Она протянула ему записку. — Отец просил передать. Он сказал, что мы должны гордиться знакомством с вами.

— Какая ерунда, Оленька… Твой отец сделал для меня такое, что я уже почти не инвалид. — Он прочитал записку. — Вот видишь! Неугомонный человек. Большое, доброе дело задумал, дай бог ему справиться… А про это… Газетчики, знаешь, тоже люди неугомонные, столько лет прошло, и вот опять, как будто больше писать не о чем.

— Иван Алексеевич, вы простите, что я надоедаю. Эта девочка, она что, грибы собирала? — Оля спросила и чуть не поперхнулась — надо же, глупость какая, мало ли что приснится.

— Почему грибы? — удивился Липягин. — Ничего она не собирала. — Он замолчал, словно всматриваясь в прошлое. — А может, и правда собирала. Что ей еще в лесу делать?

— Вы ее после этого так ни разу и не видели?

— Ни разу…

— Значит, это правда? Не может быть! Они просто вас потеряли, когда вы поправились, или еще что-то… Они и сейчас вас, наверное, ищут.

— Они меня не ищут, Оленька. Зачем меня искать?.. Давай, лучше посмотрим с тобой журналы, и если тебе захочется что-нибудь почитать, я буду доволен. Тебе наверняка захочется…

— Такого не может быть! — упрямо повторила она. — Не может, Иван Алексеевич! В это просто… нельзя поверить!

Она посмотрела на Липягина, и ей показалось, что он вздрогнул. Еще бы! Понятно, почему он так неохотно говорит об этом. Столько лет думать о человеческой неблагодарности, подлости. Ей стало холодно, она невольно придвинулась к печке… Она хочет понять… Должна понять, что же такое может случиться с людьми, чтобы они бросили искалеченного человека, трусливо бежали…

— Я бы поставила их к позорному столбу, — почему-то шепотом сказала она. — Чтобы каждый мог плюнуть им в лицо!

— Не надо сгоряча судить людей, Оля. Никогда не надо. Всякое могло случиться… Это уже не имеет никакого значения. Давно не имеет. Надо жить дальше… Хочешь, я научу тебя переплетать книги?

— Хочу, — кивнула она и вдруг увидела в его глазах слезы: он не вытирал их, только судорожно сглатывал.

— Иван Алексеевич, что вы! Иван Алексеевич… — Она испугалась, всхлипнула, прижалась к нему и тоже заплакала — горько и безутешно, как не плакала с самого детства.

Черепанов сидел верхом на стуле, вид у него был взъерошенный и злой.

— К чему этот балаган? — спрашивал он смиренно притулившегося в углу Гусева. — Ты знаешь кто? Ты — соглашатель. Мы не просто осрамимся, мы на корню загубим хорошую идею! Сквозная бригада требует крепких тылов, которых у нас нет, и прежде чем говорить о комплексе, надо столько перелопатить… Да чего я распинаюсь? Ты сам все прекрасно понимаешь.

— Еще бы мне не понимать, если я, можно сказать, у самых истоков.

— Так какого же черта?! — Стул под Черепановым жалобно застонал.

— Я все понимаю, Сергей… Мне сейчас должно быть стыдно, но мне не стыдно. Я сознательно иду на обман, на сделку, на подлог, назови как хочешь, потому что… Меня обложили! Жалкие слова говорю, самому слушать противно, но я уверен, что иначе мне просто не дадут закончить работу. Ты поражен… Тебя, конечно, втравливать в это я не имел права. Считай, что сорвался, пошел вразнос… Просто я подумал, что они все равно найдут человека, охотники всегда найдутся… Так что можешь встать и уйти. Даже не попрощавшись.

«Скрутило мужика, — подумал Черепанов. — Давно я его таким не видел… Побитым».

— Дверями хлопать — это в твоем духе. — Он сел рядом с Гусевым на диван. — Дядька меня в курс ввел, как они тебя ласково ублажали.

— Запрезирал, наверное?

— Сочувствовал. Он человек добрый. А я — злой! Я — высококвалифицированный ходок по закоулкам человеческой души. Поэтому слушай меня внимательно. Ты хочешь быть в этой ситуации выигравшей стороной. Так я понимаю? Но ты берешься за это не с того конца. Надо уметь считать.