— А я думаю, что лучше погибнуть в бушующем море, чем захлебнуться пищей, — сказала Оля.

— Да, да, конечно, — снисходительно заметила Лена. — Белеет парус одинокий, и все такое… Со стороны да по рассказам — это одно, а когда сама видишь — это очень страшно, поверь мне. Ты даже побледнела. Ты, Оленька, наверное тоже очень впечатлительная, девочки в вашем возрасте…

— Я не впечатлительная! — громко сказала Оля. — Собирались пластинки слушать. Я поставлю? — Она обернулась к Вере. — Посмотри, какие старые, даже язык не повернется назвать их дисками.

— Это ты хорошо сказала, — поддержал сидевший рядом Пряхин. — Язык не повернется. «Диск Клавдии Шульженко», например. Не звучит. У нее могли быть только пластинки. — Он открыл патефон и стал крутить ручку. — А ты, оказывается, геройский человек, Верочка. Как юная партизанка. Мужика выволокла.

— В состоянии аффекта, — пояснила Лена. — Мне потом врачи сказали, что в состоянии аффекта и не такое можно.

— Вот именно, не такое. Некоторые, например, в состоянии аффекта совсем в другую сторону драпают, а чтобы под поезд лезть… — Внутри патефона что-то гулко треснуло. — Все, граждане! Сеанс отменяется, авария. Ветерану пора в капиталку.

— Это вы зря, — улыбнулся Гусев. — Дайте-ка мне, я его оживлю. Пружина просто соскочила.

— Реанимация, — сказал Черепанов. — Оживляем, чтобы позабавиться… Скажите, Лена, вы не помните, как его фамилия?

— Чья? — не сразу поняла Лена. — Мужчины того? Откуда же… Так все быстро случилось.

— Тем более все такие впечатлительные, — сказала Оля. — А вы, Сергей Алексеевич, наверное, больше всех.

— По-моему, ты грубишь, — тихо заметил Гусев.

Черепанов на ее слова внимания не обратил.

— А вы все-таки попытайтесь вспомнить, — настаивал он. — Может, потом слышали?

— А в чем дело? — тревожно спросила Лена. — Ничего больше мы никогда не слышали.

— Так я вам скажу. Липягин его фамилия, Иван Липягин. Я же его знаю. Пьянь подзаборная! Вот он как, оказывается, все повернул!

— Да что ты, в самом деле, — сказал Гусев, отрываясь от патефона. — Там как раз наоборот было. И не пьет Липягин, не выдумывай.

Все повернулись к Черепанову.

Что ему было сейчас до Липягина, до случайно мелькнувшего в его жизни человека, невесть куда, казалось бы, сгинувшего, но вдруг, как обвал, прорвалась в нем старая неприязнь ко всему, что было связано с прошлым, к брату, предавшему их с матерью, к артели, где он вынужден был загребать деньги, к этому чистоплюю, который от зуботычины пополам сломался, — помнит он его у ларька, опухшего, со стеклянными глазами, — и эта неприязнь обернулась сейчас личной ненавистью, благо было на кого излить…

— Ну прохвост! И ведь как ловко все просчитал, на сто ходов вперед! Девочка уехала? Вот и нет свидетелей. Да и кто проверять станет, у нас героизм в чести, я завтра же…

— Замолчите! — вдруг закричала Оля. — Сейчас же замолчите! Перестаньте! — голос ее сломался, задрожал. — Сергей Алексеевич, я очень прошу… — Она вся подалась вперед, вцепилась руками в скатерть — казалось, сейчас рванет ее на себя. — Зачем же вы так, Сергей Алексеевич? — совсем тихо сказала она. — Вы же… умный человек. Зачем вы…

Она хотела добавить что-то еще, но не смогла, перехватило горло.

— Оленька, милая, что с тобой! — Ксения Борисовна ужасно растерялась. — Успокойся, не надо. Я уверена, тут какое-то недоразумение…

— А в чем все-таки дело? — не унималась Лена. — Что-нибудь произошло?

— Тихо! Всем тихо! — властно сказал Пряхин. — Сергей, ты где находишься? — голос его был жестким. — Ты что несешь? Свои внезапные озарения ты мог бы проверить более корректно, а не слюной брызгать. — Он обернулся к Ксении Борисовне. — Примите мои глубокие извинения.

Черепанов растерялся. Что произошло? Он всего-навсего разоблачил самозванца. Ну, может быть, голос повысил, так ведь понять можно, любой возмутится. И почему Оля так болезненно восприняла? Она закричала, как будто ее ударили. Он вопросительно посмотрел на Гусева: тот сидел, сжав губы. «Не понимаю. Что-то я, наверное, сделал не так. Или не вовремя. Ладно, черт с ними, вон все какие смурные».

— Прошу меня извинить. Знаете… Столько лет прошло, возможно, я все перепутал. — Он залпом выпил полный фужер кислого до ломоты в скулах фирменного напитка Ксении Борисовны. — Фу! Прелесть какая, — сказал он свирепым голосом. — Вечер продолжается, будем слушать романсы, Володя уже музыку починил…

Вера потянула Олю за рукав.

— Бабка на меня обижается, говорит, я не восприимчива. Что мне теперь, притворяться? Пошли на улицу.

— Пошли…

Они сели на скамейку возле крыльца.

— У нас когда гости собираются, меня за стол не пускают, — сказала Вера. — Говорят: взрослые люди, взрослые разговоры, не для твоих ушей. А если бы я на кого так окрысилась, мне бы отец точно подзатыльник дал. — Она с любопытством посмотрела на Олю. — Ты чего на него так?

— Это у нас семейное. Не обращай внимания.