— Вот никогда бы не подумал! — воскликнул Лаурана.

— Еще бы! Так оно всегда и бывает. Как-то в одной книге о релятивизме я прочел: «Сам факт, что мы невооруженным глазом не видим лапки сырных червей, еще не означает, что и сами черви их не видят...» Я один из червей в той же самой головке сыра и прекрасно вижу лапки других червей.

— Забавно!

— Не очень, — ответил приходский священник. — Вокруг нас самих кишат черви, — добавил он с брезгливой гримасой.

Эта горькая острота совсем было расположила Лаурану к откровенности. А не рассказать ли священнику все, что он знает о преступлении и о Рошо? Приходский священник — человек тонкий, умный, непредубежденный, с большим жизненным опытом. Кто знает, может, ему и удастся подобрать ключ к этой сложной проблеме. Но Лаурана вспомнил, что священник любит посплетничать и выставить себя человеком независимым, циничным, лишенным всяких предрассудков. К тому же было известно, что он питал глубокую антипатию к канонику. Узнай он что-либо, порочащее семью каноника, то не преминул бы распустить всевозможные слухи. В недоверии Лаураны сказалась его инстинктивная неприязнь к пастырю, недобросовестно выполняющему свои обязанности, хотя он и считал, что по-настоящему хороших священнослужителей не бывает в природе. Такое же чувство питала к приходскому священнику и мать Лаураны, противопоставляя его, как она говорила, испорченности глубокую нравственную чистоту достопочтенного каноника.

— За исключением Розелло, кто еще в провинции отвечает определению нотабля, которую дал покойный Рошо?

— Разрешите немного подумать, — сказал приходский священник. Затем спросил: — Исключая депутатов и сенаторов?

— Само собой разумеется.

— Так, коммендаторе Федели, адвокат Лавина, доктор Якопитто, адвокат Анфоссо, адвокат Эванджелиста, адвокат Бойано, профессор Камерлато, адвокат Макомер...

— Мне кажется, это неразрешимая задача.

— Конечно, неразрешимая, я же вам сразу сказал. Их много, слишком много, куда больше, чем мог бы предположить тот, кто не попал в головку сыра... Но вас, простите за нескромный вопрос, вас-то что заставляет заниматься этой проблемой?

— Любопытство, чистейшее любопытство... Однажды в поезде я случайно встретил одного типа, и тот рассказал мне про некоего человека из наших мест, который живет припеваючи, как бы это сказать поточнее, за счет нарушения законов...

С тех пор, как Лаурана всерьез заинтересовался преступлением, он научился лгать с известной легкостью, и это несколько беспокоило его, словно он обнаружил в себе тайную склонность к пороку.

— В таком случае... — сказал приходский священник и махнул рукой, как бы ставя крест на этой малолюбопытной проблеме. Однако нетрудно было заметить, что версия Лаураны не очень его убедила.

— Простите, что я отнял у вас впустую столько времени, — извинился Лаурана.

— Знаете, я читал Казанову, подлинный текст воспоминаний... На французском... — добавил он не без гордости.

— А я их до сих пор не читал, — сказал Лаурана.

— Собственно, разница с итальянским текстом невелика, пожалуй, французский вариант менее цветист... Я подумал, что если рассматривать эти воспоминания как руководство по эротике, то самое интересное в нем вот что: соблазнить двух-трех женщин сразу куда легче, чем одну.

— В самом деле? — удивился Лаурана.

— Ручаюсь вам, — сказал приходский священник, приложив руку к груди.

Лаурана отлично помнил: до самого последнего дня Рошо и Розелло всегда здоровались и обменивались двумя-тремя словами. Нельзя сказать, чтобы они были в дружеских или тем более родственных отношениях, но Рошо со всеми, даже со своим напарником по охоте аптекарем Манно, держался на расстоянии и, на первый взгляд, равнодушно, с холодком. Обычно в разговоре он ограничивался односложными ответами, и, чем многочисленнее было общество, тем более замкнутым и молчаливым становился Рошо. Лишь, уединившись где-нибудь в уголке с таким старым школьным другом, как Лаурана, он иногда позволял себе откровенничать. Можно предположить, что и с аптекарем Манно, в долгие часы охоты, он беседовал столь же охотно.

Отношения Рошо с кузеном жены внешне до последних дней оставались неизменными. Впрочем, при обычном немногословии Рошо вообще трудно было бы заметить какие-либо изменения. Во всяком случае, они разговаривали друг с другом, Этот факт опровергал зародившееся подозрение, что Розелло строил козни против родственника. Но только если заранее считать Розелло не способным к тонкому и коварному притворству. А в этих краях люди нередко умели искусно скрывать свою вражду, готовя одновременно самое подлое преступление. Но это предположение Лаурана отвергал в самом зародыше.

Теперь разумнее всего было бы перестать заниматься неразрешимой загадкой, больше о ней не думать. Для Лаураны это было своего рода развлечением в дни каникул, и, по правде говоря, довольно глупым. Начинались занятия, а значит, ему предстояли ежедневные неприятнее поездки в районный центр и обратно, так как старуха мать всем сердцем прилепилась к местечку, к своему дому и ни за что не соглашалась переехать поближе. И хотя Лаурана считал себя жертвой материнского эгоизма, но, возвращаясь после занятий в родной городок, в большой, старый дом, он испытывал такую радость, от которой он сам никогда бы не отказался. Только вот автобусное расписание было очень неудобным. Каждое утро он выезжал в семь утра и лишь через полчаса автобус добирался до места, да еще минут тридцать приходилось бродить по улицам либо сидеть в учительской или в кафе в ожидании начала занятий. А в половине второго он тем же автобусом отправлялся назад и в два приезжал домой... Эти беспрестанные разъезды становились для Лаураны все тяжелее, да и годы уже давали себя знать. Все, кроме матери, советовали ему купить машину и научиться ее водить. Но эти добрые советы казались Лауране запоздалыми — в его-то годы, при его нервозности и рассеянности, не говоря уже о материнских страхах, это немыслимо. Но сейчас, предельно усталый, отупевший, имея перед собой неприятную перспективу весь школьный год опять мотаться туда и сюда в автобусе, он решил попытать счастья. Впрочем, если инструктор в первые же дни занятий обнаружит у него недостаток внимания и замедленную реакцию, он не станет упорствовать и покорно вернется к своему хотя и старомодному, но привычному образу жизни.

Но это неожиданное решение впоследствии стало для Лаураны фатальным. Конечно, он так, сразу не перестал думать о причинах убийства Рошо и аптекаря, но встреча, которая произошла на лестнице Дворца правосудия, куда он отправился, чтобы взять свидетельство о том, что в прошлом за ним не числится уголовных преступлений (а это было необходимо для получения водительских прав), ознаменовала собой крутой поворот в его приватном расследовании.

Вторично на помощь ему пришел случай, но теперь это было чревато для Лаураны роковыми последствиями. Итак, он подымался по лестнице старинного здания, полный тысячи мучительных опасений, как и всякий итальянец, пришедший в государственное учреждение, да еще именуемое Дворцом правосудия. Навстречу ему попался Розелло, спускавшийся по той же лестнице в компании двух мужчин. Одного из них Лаурана сразу узнал — это был депутат парламента Абелло, которого преданные друзья, да и вся партия считали образцом морали и великолепным знатоком религиозной доктрины. Свою высокую ученость уважаемый депутат демонстрировал уже не раз, доказывая, что святой Августин, святой Фома, святой Игнатий и все остальные святые, которые когда-либо брались за перо или поведали свои мысли современникам, давным-давно предвосхитили и превзошли все идеи марксизма. Эту глубокую мысль депутат Абелло высказывал везде.