Она очень самонадеянна. С абсолютной уверенностью она сворачивает во вторую улицу направо, и никто не сможет убедить ее, что надо свернуть в третью. Она уверена, что успеет перебежать дорогу, и ее не переубедишь, пока она сама не заметит перевернутую тележку. Тут она признает свою ошибку, надо ей отдать должное. Но что толку? Обычно ведь это здоровенный пес размером и силой с молодого бычка, а ее напарник — немощный старик, хилая старушка или ребенок, поэтому ей ничего не стоит настоять на своем. Самое страшное наказание, на какое способен хозяин, — это оставить ее дома, однако немцы слишком добросердечны и к такому наказанию прибегают не часто.

Невозможно поверить, что ее впрягут в тележку для того, чтобы угодить не ей, а кому-то другому; и мне кажется, что немецкий крестьянин придумал эту аккуратную упряжь и ладную тележку исключительно с целью доставить удовольствие собаке.

В других странах — Бельгии, Голландии, Франции — я видел, как дурно обращаются и как много заставляют работать таких собак; в Германии же — все наоборот, и это при том, что немцы последними словами поносят домашних животных. Я сам видел, как какой-то немец стоял перед своей лошадью и осыпал ее всевозможными проклятиями. Лошадь, правда, не имела ничего против. Я видел, как немец, устав сквернословить, призвал на помощь свою жену. Когда жена пришла, он сообщил ей, в чем лошадь провинилась, и его рассказ привел женщину в такую ярость, что бедному животному пришлось выслушивать оскорбления с обеих сторон. Супруги поносили ее покойную мать, оскорбляли отца, прошлись по поводу ее внешности, умственных способностей, нравственных устоев, лошадиных данных. Некоторое время животное с примерной кротостью сносило оскорбления, а затем поступило так, как и следует поступать в подобных обстоятельствах: степенно удалилось, после чего жена вновь замялась стиркой, а муж последовал за лошадью, продолжая ругать ее на все лады.

Более добросердечного народа, чем немцы, не существует в природе. Жестокость к животным или детям — вещь в этой стране неслыханная. Кнут для немца — музыкальный инструмент, его свист раздается с утра до ночи, но однажды в Дрездене я был свидетелем того, как разгневанная толпа чуть было не линчевала итальянского извозчика, осмелившегося ударить свою лошадь. Германия — единственная страна в Европе, где путешественник, с удобством разместившийся в наемном экипаже, может быть уверен: его четвероногого, впряженного в оглобли друга, существо в высшей степени мягкое и податливое, здесь не обидят, работой не перегрузят.

Однажды, вымотавшись настолько, что не было сил добраться до ближайшего города, мы заночевали на ферме. Шварцвальдская ферма отличается необыкновенной общительностью ее многочисленных обитателей. В соседней с вами комнате живут коровы, наверху — лошади, в кухне — утки и гуси, а поросята, дети и цыплята живут повсюду.

Вы одеваетесь, и вдруг слышите за спиной хрюканье:

— Доброе утро! Нет ли у вас картофельных очисток? Нет? Тогда до свидания!

Затем раздается кудахтанье, и из-за угла высовывается старая курица.

— Хорошая погода, не правда ли? Вы не против, если я съем здесь червячка? В этом доме трудно найти место, где можно было бы спокойно перекусить. С раннего детства я люблю есть не спеша; а сейчас у меня у самой дети: двенадцать цыплят — и нет от них покоя. Как завидят съестное, прямо из клюва рвут. Ничего, если я заберусь к вам на кровать? Может, здесь меня не найдут?

Пока вы совершаете свой туалет, в дверь просовывается множество самых разнообразных голов; безусловно, младшее поколение считает, что в комнате разместился передвижной зверинец. Непонятно только, кто это — мальчики или девочки: остается лишь надеяться, что это все же особы мужского пола. Закрывать дверь бесполезно — запереть ее нечем, и стоит только отойти, как ее тут же снова открывают. Ваш завтрак похож на трапезу Блудного Сына: вы вкушаете пищу в компании парочки свиней; с порога на вас осуждающе поглядывает стайка гусей; по их недовольному виду и шипению можно сделать вывод, что о вас говорят гадости. Случается, в комнату не без интереса заглядывает корова.

Этот Ноев ковчег отличается вдобавок особым ароматом. Чтобы представить его, смешайте запах роз, лимбургского сыра и бриолина, вереска и лука, персиков и мыльной пены, добавьте сюда свежесть морского воздуха и трупный смрад. Отдельные запахи неразличимы, но чувствуется, что вдыхаешь все ароматы, какие только встречаются на земле. Самим фермерам такой букет приходится по вкусу. Они не открывают окон, и аромат сохраняется — его держат в закупоренном виде. Если же вам захочется других запахов, ступайте на улицу и вдыхайте аромат фиалок и сосен; дом же есть дом; через некоторое время, как мне говорили, вы привыкаете к этому букету. Перестаете его замечать и не можете даже без него заснуть.

На следующий день нам предстоял дальний путь, и хотелось встать пораньше, не позже шести, поэтому мы справились у хозяйки, не перебудим ли мы обитателей фермы. Хозяйка ответила, что самой ее в это время уже не будет: ей надо в город, за восемь миль, и вряд ли она успеет вернуться до семи; но наверняка муж или кто-нибудь из детей в это время зайдут домой пообедать. Так что будет кому нас разбудить и собрать на стол.

Однако будить нас не пришлось. Мы проснулись в четыре утра сами, ибо вся ферма сотрясалась от невероятного шума. В котором часу встают крестьяне в Шварцвальде летом, сказать не берусь; нам показалось, что вставали они всю ночь. Пробудившись, шварцвальдский фермер первым делом надевает пару крепких башмаков на деревянной подошве и обходит дом: пока хозяин раза три не пройдется вверх-вниз по лестнице, он не почувствует себя окончательно проснувшимся. После этой освежающей процедуры он тут же поднимается в конюшню и будит лошадь. (Дома в Шварцвальде стоят на крутых склонах, вот и получается, что конюшня и хлев — наверху, а сеновал — внизу.) Лошадь в свою очередь тоже начинает свой день с обхода (такое, во всяком случае, создается впечатление); фермер же тем временем спускается в кухню и принимается колоть дрова; работа спорится, и, испытав чувство законной гордости, фермер затягивает песню. Приняв все это во внимание, мы пришли к заключению, что нам ничего не остается, как последовать замечательному примеру славных обитателей шварцвальдской фермы, поэтому даже Джордж в то утро встал с необыкновенной легкостью.