— А где же они?

— Сослали в тридцатом году.

Он пошел к изгороди, неторопливо сложил в деревянный ящик свой нехитрый инструмент и сказал кротко:

— Проходите в избу.

В доме нас встретила хозяйка, удивительно похожая на самого Ступина, такая же степенная, рослая, с большим и строгим лицом.

— Проходите в залу, — сказала она.

В чистом и светлом доме было четыре комнаты, отгороженные дощатыми перегородками. В дверных проемах висели шторы из красного бархата, в комнаты вели широкие ковровые дорожки. Мы разделись и прошли в просторную залу. Петр Александрович сел за свой письменный двухтумбовый стол, а меня усадил на широкую тахту под узбекским ковром. За стенкой гомонили потревоженные моим приходом дети: мальчик и девочка, лет по десять — двенадцать. Они сидели за столом, готовили уроки.

— Внуки? — спросил я, кивая на ту комнату.

— Дети, — ответил Петр Александрович.

Я с удивлением посмотрел на его седую голову:

— Сколько же вам лет?

— Сорок четыре.

— А я думал… — Я запнулся.

— Что я старше? — сказал Петр Александрович и улыбнулся. — Не стесняйтесь. Мне многие дают больше моих лет. Я еще в армии поседел… на сверхсрочной.

— И давно ушли из армии?

— На тридцатом году.

— И все здесь, в совхозе?

— Сперва в колхозе, а потом совхозом объявили нас.

— Чай, дорого стала вам постройка? — спросил я, оглядывая высокие потолки и чистого оструга сосновые стены.

— Нет… Я ведь все своими руками сделал.

— Как? И отопление?! — я указал на крашеные радиаторы, висевшие под окнами.

— И отопление. И разводку, и опрессовку — все сам делал.

— А котел?

— Котла нет. Змеевик сварил. Он в печке опрессован. Вон, хозяйка обед варит, и система работает.

На чертежной доске, лежавшей поверх книжного шкафа, был наколот большой лист ватмана с чертежным наброском.

— Это что за конструкция? — спросил я Ступина, указывая на ватман.

— Это пока в карандаше… Наброски, — нехотя ответил он.

— А что набрасываете? Простите, может быть, это секрет?

— Да ну. Какие у нас секреты! Хочу машину сделать для разливки аммиачной воды. Заводские машины очень неудобны. Пока на ней поработаешь, сам весь провоняешь. Громоздкие и для здоровья вредные.

— А что ваш разбрасыватель удобрения? Тот, против которого директор возражал?

— Вы, должно быть, письмо мое читали? На имя директора?

Мне стало так неловко под его пристальным взглядом, будто я запустил руку в чужой карман.

— Да как вам сказать… Специально не читал. Но мне суть пересказали.

— Там никаких секретов нет, — ободрил он меня. — А с разбрасывателем все в порядке.

Он достал из ящика письменного стола информационный листок с синим клише научно-исследовательского института технической информации:

— Вот, институт рекомендует его в серийное производство. И авторское свидетельство выдали.

Я развернул информационный листок; на развороте был фотоснимок трактора с навешанным на раме огромным ковшом разбрасывателя. А внизу два чертежа — тот же ковш в разрезе.

— А скажите, в чем разница вашей машины с известными заводскими образцами?

Ответил скромненько:

— Заводские разбрасыватели надо загружать либо экскаватором, либо вручную. А мой сам черпает удобрения. И производительность у моего вдвое выше.

— Где ж вы научились всем этим премудростям?

— Да какое у меня учение? Так, приблизительно. У отца в кузнице баловался.

Хозяйка принесла нам квашеную капусту, длинно и мелко порезанную, с изюмом, соленые помидоры и грибы.

— Вы что любите выпить? Покрепче или винца?

— Как вы желаете.

— Тогда вот этой помаленьку, — он достал граненый графин со светлой жидкостью, налил в стопки.

Мы выпили. Водка не водка и спиртом не назовешь. Крепкая, и пахнет приятно, и чуть сладимая.

— Что это? — спросил я.

— Кальвадос, — сказал он, довольно ухмыляясь. — По-нашему сказать — яблочная водка. В книжке прочел про это и вот — сообразил.

— А вдруг аппарат у вас заметят? Не боитесь?!

— Мой аппарат — вон кастрюля с тарелкой, да еще конфорка от самовара.

После выпивки он оживился, поглядывал веселей:

— А что? Поди, директор жаловался на меня? От рук, мол, отбился. Так, приблизительно?

— Говорит, что вы отказались сено возить.

— А я свою долю перевез.

— Когда?

— Летом, на тележках. Мы звеном работаем, вчетвером. За нами и луга закреплены. Скосили, согребли. Езжайте, мол, пары парить. Ребята, говорю своим, пристегивай телеги! Ну, пристегнули… Весь свой пай навили да на скотные дворы отвезли. Попутно. За два рейса. А зимой гонять трактора отказался. Дураков, говорю, нет.