С той минуты поняла Софья, что Петр подсчитал свои силы и только ждет удобней поры, чтобы явиться и сказать:

— Оставь место, которое заняла не по праву. «Нет, — думала царевна, — лучче уж я вперед поспею, братец любимый…».

И стал после этого быстро созревать большой, опасный заговор на жизнь Петра, на жизнь его матери, заговор против всех, кто ему предан, кто мог бы постоять за юношу-государя.

Пути и выходы в таких делах были хорошо знакомы, давно испытаны непреклонной царевной. Подкуп, жалобы, уговоры, посулы и угрозы — все было пущено в ход.

И вот 7 августа 1689 года, накануне дня, когда решено было привести в исполнение хитро задуманный план, по Москве пробежала тревожная весть:

— Подметное письмо объявилось в верху, в царских хоромах: «В ночь на 8 августа внезапно придут потешные конюхи царские из Преображенского на избиение царя Иоанна и всех сестер его, царевен, с Софьей во главе…».

Сейчас же был отдан приказ: ночью кремлевские ворота держать на запоре.

Повсюду в стрелецких слободах получен был указ от Шакловитого и Василия Голицына: посылать от каждого полка по сотне людей в Кремль для охраны царской семьи.

Были поставлены отряды и в других местах: на Лубянке, на Красной площади.

Никто не знал хорошенько, для чего собирают стрельцов в полном вооружении, против кого они должны действовать, куда их поведут?

Только самые близкие люди знали правду.

Никитка Гладкий, посредник и клеврет Софьи, полагая, что дело уже бесповоротно затеяно царевной, открыто говорил в Кремле товарищам по караулу:

— Я, гляди, уж и веревку привязал ко Спасскому набату. Как пойдем на Патриаршие палаты… Примемся за казну патриаршую богатую… А я так и зыкну громким голосом на Акимку-простоту: «Гей, из риз-то из цветных долой, никоновец… Возденут их на плечи истового пастыря Христова, не на твои, што, подобно волку, хитишь стадо Божие…».

— А ково же на место ево? — спросил другой приятель Софьи, Стрижев. — Али отца Селиверста Медведева таки поверстают в патриархи?

— Вестимо, ево… Нет лучче попа на Москве. И учен, и приветлив, и за нашу веру стоит… А нарышкинское племя пора и вовсе выполоть из царства…

— Чево зевать, — поддержал Кузьма Чермной, и теперь ставший в первые ряды мятежников, — хоть всех уходим, а корня не выведем, пока не убьем старой медведицы…

— Наталью-то убить?.. Гляди, сын не даст. Во как заступитца. Он — малый бравый… Всем бы царь, коли бы не никоновец…

— И ему спускать нечево… За чем дело стало?.. На всякова коня узду найти можно. У бердышей глаз нету. Ково хватит, тот и сватом…

И стрельцы рассмеялись в ответ на зверскую шутку…

Но судьба спасла Петра.

Всегда доступный простому люду, умный, решительный, прямой, он имел много искренних, хотя и тайных, ему неведомых друзей среди рядовых того самого Стремянного полка, на который больше всего надеялись и Софья, и Голицын, и осторожный, увертливый Шакловитый.

Главным таким приверженцем Петра был набожный и добродушный пятисотник Стремянного полка Ларион Елизарьев, которому Шакловитый, не опасаясь ничего, раскрыл весь план нападения на царя и Наталью в Преображенском.

К Елизарьеву пристали: пятидесятник Димитрий Мелнов, десятники Ладогин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Капранов — все приближенные денщики того же Шакловитого. Они должны были передавать приказы начальника своего во все концы, на заставы, в полки стрелецкие.

Когда протазанщик Андрей Сергеев позвал всех этих людей на сборное место, на Лубянке, и они убедились, что «дело зачинается», сейчас же Елизарьев с товарищами вошел в церковь святого Феодосия, стоящую по соседству с площадью, и здесь на святом кресте и Евангелии дали клятву спасти Петра.

Ладогин и Мелнов поскакали в Преображенское, а остальные решили наблюдать, что будет дальше?

В Преображенском было темно и тихо, когда около полуночи прискакали туда спасители-стрельцы. Очевидно, вести о сегодняшнем нападении преображенцев на Москву были пустою сказкой.

— К государю допустите нас. Дело тайное, слово и дело государево имеем сказать.

Только услышал Стрешнев эти речи стрельцов, стоящих на крыльце, куда и сам боярин выскочил полуодетый, испуганный ночной тревогой во дворе, сейчас же у него мелькнула тревожная мысль: «Мятеж… Не подосланы ли эти тоже?..»

— Нельзя пустить, — проговорил он. — Ранней осмотреть вас надо.

— Смотри, боярин, да скорее… Поздно бы не стало…

И сами скинули с себя почти все, до рубахи. Дали оглядеть карманы шаровар, сняли сапоги.

— Ну, идите… Да потише. Почивает с устатку государь… Не испужать бы…

Спальник Петра тихо стукнул в дверь.

— Што там еще, ужли вставать надо?.. Рано, кажись, — спросил звучный молодой голос.

— Государь, не все здорово в Кремле… Вести пришли… Выслушай, изволь, — доложил Стрешнев.