— Прочь! Прочь, проклятые! Оставьте нас! — воскликнула Валерия, когда две тени — кровь и тьма — кинулись к ней, чтобы вновь откинуть, затопить сознание ложью. И они растворились, отпрянули, позволив отчетливо рассмотреть панораму древнего ужаса. Но не из снов, а из ожесточенной реальности, что по истечению столетий делается достоянием археологов.

Но тот страшный миг, та боль, та скорбь — они пронзали острыми копьями, словно вершилось все это совершенно рядом. И казалось, что ей знакомы эти улицы, эти античные дворы, будто у нее здесь был когда-то дом, и сад, где распускались анемоны. И в доме том она ждала кого-то… с медными глазами. Однако пепел все решил за них, когда сотряслась земля, когда небо пронзил багрянец. Множество людей погибали, давились в сутолоке, придавливались тяжелыми колоннами и сыпавшимися со всех сторон камнями. Сотни жизней оборвалось в тот день, отчего Валерия цепенела.

А потом она увидела на улице мертвую себя.

И на нее накатил его ужас, потерянность, озноб. Может, это была не она вовсе, а какое-то далекое-далекое воспоминание. Кто-то похожий, кто-то другой. И все же…

Девушка лежала среди улицы с разбитой головой, изо рта и носа ее стекала кровь, а взгляд остановился в смертельной безучастности. Ее сбила колесница, бешеная квадрига вороных коней, которые перевернулись тут же, возница свернул себе шею, лошади мучительно ржали, пытаясь выбраться из пут. И сколько еще таких случайных жертв случилось в тот день? Ужас смерти нахлынул на людей, затопил их рассудок, да при такой катастрофе нереально всем спастись.

Она лежала посреди улицы, мертвая и невосприимчивая к грядущему хаосу. Ее засыпали хлопья пепла.

— Нет… — простонал человек, закричав, давясь пеплом, который облеплял его со всех сторон: — Нет!!!

Его тоже засыпал пепел, приставал к коже, оседал на волосах и одежде, когда он застыл в неподвижности. Он уже не пытался никуда бежать. И Валерия, наверное, не к месту вспомнила строчки Иосифа Бродского: «Когда-нибудь и нас засыпет пепел», дальше она не помнила, только невыразимая скорбь наполняла ее.

В тот миг свои проблемы показались бесконечно далекими и малозначительными. Их еще можно было решить, потому что печать смерти не отметила ее дом, не отобрала родных. Здесь же на ее глазах гиб целый город, в существовании которого она не усомнилась ни на миг.

Выдумки из снов не содержат столько боли, не находится в них места столь мельчайшим деталям. Они лишь искажают воспоминания о реальных страданиях и горестях. Не просто так Валерии часто снились умершие родственники, хотя она не желала этих встреч на границе сознания. А в тот миг она столкнулась с самой собой, умершей… И чьим-то невыразимым всепоглощающим горем. Чьим? Неужели… его?

Он опускался на колени, гладил ее волосы, лицо, точно пытаясь разбудить от легкой предрассветной дремы. Но она лишь отрешенно смотрела и смотрела наверх, в этот хаос, что накрывал черной тучей несчастный город обреченных. Любовь неподвластна смерти, но подвластна отчаянию. Тогда не остается ничего, кроме страха.

— Будь проклят этот мир! — внезапно возопил он, сжимая яростно кулаки, обращаясь к небу. — Будь прокляты сны! Будь проклята надежда!

Вокруг него взметнулась плотная воронка пепла, которая превратилась в черный песок. Но через миг на него обрушилась тяжелая плита, и все поглотила тьма.

Валерия ощутила почти физическую боль, точно ее скинули с высокой вышки в бассейн. Удар о незримую воду едва не выбил дух.

Просто кошмар? Или воспоминание о его смерти? Валерии едва ли было суждено узнать ответ в хороводе теней.

— Когда-то всех засыпет пепел… — прошептала она или только подумала, но даже мысли бисеринками искр обретали здесь очертания. Она дошла до ответа, она нашла первопричину. И цепь событий замкнулась четкой неизбежностью, потому что у мироздания нет случайных путей и пересечений. Все происходит ровно в свое время.

Король Кошмаров поспешно разорвал поцелуй, перекидывая их на предыдущий уровень сна. Валерия отметила, что это самый странный и изматывающий поцелуй на ее памяти, чувства предельно обострились на пике агонии, пусть тому минуло почти две тысячи лет. Но чем-то до щемящей тоски знакомым отозвался его поцелуй, его губы с привкусом пепла…

— Что ты… Как?! — опешил Король Кошмаров, и она отчетливо чувствовала, что его бьет озноб, а на лбу выступает испарина, словно он второй раз умер.

— Чьи кошмары мы видели? Только мои ли? — спрашивала она, все еще непроизвольно гладя его жесткие волосы, словно давая им обоим понять, что тот случай в гибнущем городе — это не их смерть, что они еще оба живы. Оба ли?

— Не надейся меня победить! — отпрянул Король Кошмаров, напуская на себя грозный вид. И вновь за его спиной черным и алым вихрем взметнулись две злые тени: его проклятье надежде, и его отрицание добрых снов. Но если он проклял саму надежду, то что же осталось в нем этим согревающим золотым свечением? Почему он постоянно твердил о ней?

— Опять слова о надежде? — сдвинула брови Валерия, ощущая, что оковы сна больше не властны над ней, словно разрубили цепь.

Она проснулась, точно лунатик, стоя напротив Короля Кошмаров. И наяву все еще чувствовала вкус пепла на своих губах. Они оказались снова в ее сумрачной комнате, где не обреталось ни извержений вулкана, ни квадриги вороных коней. Но сознание смерти вплавлялось смертью сознания, где-то за гранью понимания, точно в прошлом воплощении. Она принимала чужую боль как свою, делила его горе как свое. Иные же голоса подсказывали ей, что делать дальше: она приблизилась к Королю Кошмаров и единым слитным движением пантеры все-таки вырвала из плена черного песка золотых бабочек надежды.