Как мчат, вздымая пыль, шальные табуны

Свобода мне нужна, нужна любой ценой

Я пленный воин, я виновен без вины

Но что же это, Боги, предо мною он

Тот, кто в бою от стрел закрыл меня собой

И задохнется крик, и захлебнется стон

«Вам нужен бой? Ну ладно, будет бой,

Ну что ж, мой друг, давай повеселим народ,

Я словно невзначай нарвусь на твой клинок;

Ты спас меня в бою, сегодня мой черед,

Сегодня мне лежать поверженным у ног».

Но он смеясь встает со мной к спине спина

И, обнажая меч, мне шепчет: «Не спеши.

Они хотели крови? Пусть же пьют до дна.

Кто виноват сегодня — Бог решит.»[1]

Шад отложил гитару и взял свой стакан с вином. Не помню уже с чего мы заговорили о древних балладах, кажется, первым начал Рокэ. Шад сказал, что помнит одну, слышал её ещё у себя на родине, в Багряных землях. Он взял гитару и запел, на тягучем языке своей земли. Я весьма смутно понимал слова — в голове стоял туман от выпитого вина, к голосу Шада примешивался шум волн, взявшийся незнамо откуда; но общий настрой уловил. И столько было в этой песне безнадёги и тоски, что захотелось плакать или схватиться за шпагу — тьфу ты, абордажную саблю, теперь она у меня на поясе висит — и встать плечом к плечу с теми двумя на арене — или как называется то место, где в далёкой древности дрались друг с другом или со зверьём попавшие в плен воины.

— Хорошая баллада, — кивнул Рокэ, — вот только не такая древняя, как ты говорил. Обычай, о котором ты пел ещё догальтарский — так развлекались правители отдельных стран, что после вошли в Золотую анаксию. Их правители не звали себя королями — у них для себя были совсем иные титулы, позабытые сейчас.

— Их песни позабыты вместе с титулами, — заметил однорукий абордажник. — Или может ты знаешь какие-то, а, Рубен? — Он неуклюже левой рукой взял гитару у Шада и протянул Рокэ.

— Отчего бы не спеть, — кивнул Рокэ, проходясь длинными пальцами по струнам.

Ветер рвет паруса, корабли отгоняя от всех берегов,

Ветер гонит волну за волной и уносит корабль в океан.

Он заблудится сам в океане, ну что ж, это участь ветров.

И поют паруса, и к тому же готов ко всему капитан, капитан.

Он уверен в команде, которая с ним на одном корабле,

Капитан верит в звездную ночь и отчаянно верит в себя.

Он доверился буйному ветру и верной попутной волне.

Он измучен мечтой, ему снится и снится святая земля.

Он один в этом бешеном море, где властвует злой ураган.

В переводе на жизненный слог — это боль и утрата друзей.

Может статься, риф, скрытый волной — это будущий твой пьедестал.

Может быть, ты останешься здесь — такова уж судьба кораблей, кораблей.

Но однажды, когда океан заалеет от ранней зари,

И когда волны лягут под киль, как бы штилем прощенья моля,

И тогда потерявших надежду ударит крик юнги: «Смотри!»

И в скупой капитанской слезе отразится святая земля. Святая земля!

— Ты надул нас, Рубен! — нетрезвым голосом выкрикнул одноглазый. — Я знаю эту балладу. Никакая она не древняя. Её привезли сюда предки бергеров или дриксов из Седых земель. Говорят, они сложили её, когда шли со своей родины в Золотые земли.

— Это было довольно давно, — заметил Рокэ. — К тому же в балладе Шада есть нестыковка. Сначала он поёт «боги», а потом — «бог».

— Слушай, — обратился ко мне однорукий, — а ты сегодня не пел. Говорят, вы, кэналлийцы, родились с гитарой, а ты ещё не пел. Спой. — Он хлопнул ладонью по столу.

— Спой-спой, — поддержал его одноглазый.

А Рокэ просто протянул мне гитару. Ну что ж, моя очередь.

Вели баронессе скромнее быть,

Вели ей ресницы не поднимать,

Вели ей, барон… Только поздно, слышишь?

Молва покатилась, как камень с вершины…

Жена мол, тебе не верна

Вели негодяя немедля убить,

Вели баронессу везти в монастырь,

Вели же, барон… Только поздно, слышишь?

Труворы в округе поют о бастарде,