Раннее детство протекало спокойно. Меня учили всяким законам, правилам, способам выжить. Это была настоящая школа выживания. Я ни как не мог понять: почему же так? По-чему все вокруг такие злые? Почему нельзя подойти к прохо-жему и спросить у него время? Позже мне мама объяснила, что за это можно даже лишиться жизни, если тот прохожий был не в духе.

Каждый мой день рождения был праздником. Они про-ходили за семейным столом в компании нашей маленькой се-мьи. Но мне всё равно было весело. Мама даже пыталась что-то поставить на стол, то есть приготовить более или менее нормальный обед. Мы кстати редко ели - один раз в два дня, что-то вроде того, да и едой-то это нельзя было назвать: немного хлеба, вода, иногда рыба, одна на всех, и какая-нибудь каша. Это всё было на семью. Так что мы, получается, голодали. Несколько раз наша мама падала в голодный обморок, иногда и сестра, пару раз и я терял сознание, когда есть было совсем нечего дней по семь, девять. Это на самом деле сильно отразилось на твоей бабушке, но об этом позже.

Сестра потом устроилась на работу, даже и не знаю, кем она тогда работала, но возвращалась порой утром, или даже вечером следующего дня, с синяками, царапинами и сильно уставшая. Порой её несколько дней подряд не бывало дома, но возвращалась каждый раз с деньгами. Мама на неё часто кри-чала и видимо была против её работы, но всем стало легче от такой помощи со стороны ещё юной девушки. Мы перестали голодать, ну если конечно можно так сказать - просто еды ста-ло немного больше, чем прежде.

Мне тогда было около девяти, моей сестре - что-то вроде семнадцати, я уже точно и не помню. Мама наша выглядела очень старой - вечная работа и жизнь в том городе очень быст-ро старили людей, а порой и просто убивали их. Всем было очень тяжело. Но вот когда примерно столько нам было, наша мать снова была в положении. Мы были и рады, но с другой стороны всё же присутствовал фактор эгоизма и мы не хотели делить и так скудную еду с ещё одним человеком. Я был слиш-ком мал для работы, да и на улицу не хотел выходить. Через щели, в забитом досками окне, я видел слишком много разных картин, после чего было очень страшно даже просто подходить к окну. Сестра продолжала работать, а мама уже и смирилась с её неизвестной мне работой. Но денег так и не хватало, даже на самое необходимое. Но как не крутись, а третий ребёнок всё же появился на свет. Это был мальчик. Мы все были искренне рады этому малышу, но силы матери были на исходе и, не ус-пев толком накормить ребёнка грудным молоком, мать сконча-лась. Тому малышу ещё и двух месяцев не исполнилось, а он уже стал сиротой.

Все заботы сразу перелегли на плечи старшей дочери. Это и на ней также сказалось - повзрослела сразу лет на десять, за какой-то год. Из красивой и молодой девушки она превратилась во взрослую женщину и как бы с двумя детьми. Мне было жаль её, но ничем помочь я не мог. Она крутилась, как могла, но наше положение не было завидным.

Несколько раз нас пытались ограбить но, увидев пустоту в нашем доме, где не было ничего, кроме трёх рваных матра-цев, кучки какого-то белья и стопы дров; разбойники лишь из-девались над нами и уходили. Потом они перестали к нам заходить. Это было после того, как твоя тётя дала отпор вошедшему, стукнув его железной палкой. Видимо, они испугались.

Улица.

Вот так вот мы и жили. А когда я немного подрос, меня отправили как-то искать деньги или еду, вообще всё, что могло бы хоть как-то улучшить нашу жизнь. Я бродил по помойкам и собирал вещи. Но как-то раз я понял, что этого нельзя было де-лать - пришли какие-то люди и, повалив меня, начали пинать своими ботинками ещё совсем маленького ребёнка. Мне тогда сильно досталось. Я кричал что-то, но в ответ я слышал их сло-ва. Они кричали: "Вор! Грабитель! Это наше добро!" Что-то вроде того.

Придя домой, а вернее сказать, приползя домой, я сел в углу и стал думать: как же так? Те люди сами убивали, граби-ли, и вообще, делали всё непозволительное, а на ребёнка, ис-кавшего себе еду и одежду, они так вот набросились. С детства я не любил улицу, из-за того, что я видел в щели окна, но мне всё же приходилось идти туда снова и снова. Если меня что-то смущало на улице, то я просто убегал из этого района. Да, много же я бегал тогда! Настолько много, что практически все мои вылазки на улицу проходили либо быстрым шагом, либо бегом. Много раз, ещё в детстве, я бегал и уворачивался тем самым от пуль, летевших в меня. Несколько раз в меня даже попадали. Ерунда, но шрамы и до сих пор остались.

Позже, когда я подрос и повзрослел внутренне, я сам на-чал гонять людей, я принял их позицию, их мир, и стал таким же. Но это стало потом. А поначалу, когда мне ещё было лет так четырнадцать или пятнадцать, я думал по-другому. Я отка-зывался верить в то, что было там. Я искал выход, я не верил в то, что все люди злые. Мой разум это не воспринимал. Бродя ночью по улицам, будучи уже один, во взрослом возрасте, я много размышлял, пытался переубедить своих врагов. Знаешь, когда иной раз передо мной лежал обезоруженный человек, я, держа свой верный пистолет в руке, пытался говорить с повер-женным врагом. Они молили о пощаде, мол, мы больше так не будем. Я их отпускал и искренне прощал, но видя их действия снова и снова, я уже перестал им верить. Это и сыграло роль в дальнейшем. Я стал таким же, как они. Стал убивать, грабить, насиловать девушек, словом всё, чего я так боялся в детстве. Но вернёмся туда, на чём я закончил.

В тот вечер я много думал, да и в последующие вечера тоже. Я никак не хотел принимать тот мир, но я его принял. Стал таким же, как и все. Животным, без сердца, чёрствым к чужим чувствам, алчным и жестоким. Это случилось, когда я решил уйти из дома, от сестры и от братика. Я их оставил, ре-шив, что без меня им будет проще. Хоть я их и любил, если ко-нечно такое слово можно употребить, просто в том мире не было любви вообще; но я ушёл. Мне всё это надоело, я ушёл искать. Сам не знал тогда, что я ушёл искать себя. Тогда я ду-мал, что искал хоть какое-то счастье и доброту в мире.