Богу
вернуться

Британ Илья Алексеевич
Шрифт:

«Всё сгорело в удушливом дыме…»

Всё сгорело в удушливом дыме. Я с презреньем на солнце взгляну И не буду я вместе с живыми: Надоело томиться в плену. Вы меня никогда не любили; Я люблю ли, не ведаю сам. Не ищите меня и в могиле: Нет покоя таким мертвецам. Буду тенью без сердца, без речи, Паутиной окутаю мир, Берегитесь тогда со мной встречи: Ничего не прощает вампир! Вы смеётесь… Пока мне не веря, Не боитесь и шепчете: «Ложь!» Но тогда не помогут ни двери, Ни слеза, ни молитва, ни нож… Я приду то в костюме паяца, То монахом, то просто, как гость, Чтоб за всё, наконец, расквитаться: За капризы, за ложь и за злость… Что? уж лучше бы смерть поскорее? — Сам порву вашу черную нить… В преисподней найти вас сумею: Мало Вечности мне, чтобы мстить!

«Люблю я грусть осенних кратких дней…»

Люблю я грусть осенних кратких дней И мёртвый лист, и блёкнущие хвои: Тогда душа становится полней, Чем ноля ширь, чем небо голубое. Люблю печаль осеннего дождя И ветра плач, и птиц полночных стоны: Тогда тоска впивается в меня, И я гляжу в испуге на иконы. Люблю кошмар осенних злых ночей. И горечь слёз, и памяти укоры: Тогда во мне безумнее, грозней Горят твои таинственные взоры. Люблю, томлюсь и падаю без сил. Зову… кого? зову… зачем? — Не надо: Я так страдал и так тебя любил, Что мне навек лишь в осени отрада.

«Вдоль стен старинные эстампы…»

Вдоль стен старинные эстампы И бледный грезящий фарфор. С колодой карт у грустной лампы Веду безмолвный разговор. Конца нет призрачным минутам, И жутко бродит тусклый взгляд: Пасьянс, как жизнь, нелепо спутан, А карты правду говорят. Король… опять не вышла дама… Я знаю, — к этому привык: Зачем так злобно, так упрямо Не лжёт их медленный язык! Опять исчезли все фигуры: Всё — двойки, тройки невпопад, И снова туз пиковый хмуро Испортил сразу целый ряд. Куёт судьба мне круг порочный, Скучна она, как этот зал… Смешаю карты я нарочно, Как всё в душе моей смешал!

«В чужом краю, где небо голубое…»

В чужом краю, где небо голубое, Я всё гляжу на гаснущий восток, Томлюсь в тоске, покинутый тобою И жду (как жду!) твоих заветных строк. Хоть ты ушла, но разве я поверю, Что не живешь ты мыслью обо мне; И я стою пред запертою дверью, И я всё жду в каком-то полусне. Проходят дни, а ночи дышат адом, И медлит солнце в комнату войти, А твой портрет своим печальным взглядом Мне говорит, что ты — на полпути. Гляжу в окно, и, мнится, предо мною Родного неба синяя кайма, И ты на даче утренней порою Целуешь край желанного письма.

«У камина с потухшей сигарою…»

У камина с потухшей сигарою Я встречаю сам друг Новый Год; Вспоминается прошлое, старое: То, что умерло, снова живёт. Что-то светится, что-то разбужено… Плачу горько, сурово, без слёз. Где ты, счастье мое? где, жемчужина? Кто тебя безвозвратно унёс? Детство ранено; юности не было; Что такое родительский кров? Жизнь моя суетилась и бегала По холодным камням городов. Все желанья, мечты — перепутаны, Что предсказано, то не пришло, А любовь обманула минутами, Пошутив так нелепо и зло. Ты любила, чтоб кончить изменою: Помню яд этих розовых губ… Никуда теперь сердца не дену я И томлюсь: не живой и не труп. Жуткий ветер гудит так неистово; Все оставили: люди и Бог! — Кто ж нальёт мне вина золотистого, Чтоб со Смертью я чокнуться мог?..

«Эй, старуха, погадай-ка…»

Эй, старуха, погадай-ка, Хоть устал я от чудес! И трещит, как балалайка: «Путь далёкий, интерес, Две болезни, деньги, ссора, Девка бросила тебя, Да опять вернется скоро, И тоскуя и любя… Э, да с виду только стар ты… Знаешь, в умном дураке…» — «Ладно, брось, цыганка, карты: На, — гадай мне по руке». «То же, то же: путь, забота, — Ты счастливый, барин, слышь: Больно любишь ты кого-то, Что бежать? — не убежишь… Ждёт тебя большое дело! Знаешь, ум — для дурака…» — «Ну, довольно, — надоело: Лгут и карты, и рука!»

«В сером дыме папиросы…»

В сером дыме папиросы Все мгновения короче. Вижу бронзовые косы, Вижу раненные очи. Всё, что было, вдруг поблёкло B этом дыме, в этой ночи. В затуманенные стёкла Ветер бьётся… Нету мочи… Виснет дым… Тоска какая!.. Всё ж душа моя хлопочет, Всё ж, куда-то увлекая, Вихрем — вьюгой жизнь хохочет… Вяло гаснет папироса… Всё чего-то сердце хочет… Вновь мелькнули тени косо… Всё морочат и морочат…

«Как часто, милый друг, не знают люди сами…»

Как часто, милый друг, не знают люди сами В лукавой пестроте изменчивых минут, Чей голос ранит их, какое мучит пламя, Какие письмена их более влекут. То холодом немым, то страстию томимы, То — вечная любовь (её вдруг слышат зов!), То хочется пройти, совсем не глядя, мимо В безвестную страну безвестных берегов. Как часто, милый друг, не знают люди сами, Кому поёт любовь, о ком её слова: То близкие душе покажутся врагами, То вдруг от кратких встреч кружится голова. Мы любим… но кого? — других? мечту? себя ли? Иль это реет Бог и Божья благодать? И что — сулит любовь? — забвение? печали?.. Кто сердцу даст ответ? Кто может разгадать!