И он стал показывать подсудимому, судье, жюри, публике, поворачивая фотографии в разные стороны.

Это были судебно-оперативные снимки исколотых, окровавленных, обезображенных трупов жены и детей доктора Мак-Дональда. Женщины завопили. От их вопля и от непрерывных фотовспышек проснулся даже гробовщик — староста жюри. Мак-Дональд не шелохнулся. Защитник, растрепав свою прическу, что-то кричал судье и тряс кулаком. Судья колотил молотком, призывая к порядку. Вынесли из жюри потерявшую сознание старушку с подсиненными седыми волосами. Ввели резервного присяжного.

— Смотрите, смотрите! — пуще прежнего гремел прокурор. — Не отворачивайтесь! Представьте себе, как резал жену и детей в ту ночь убийца! Ведь он работал за четверых — за трех мужчин и одну женщину! Работал как мясник!..

Голосом, зазвеневшим сталью, прогрохотал прокурор, повернувшись к обвиняемому и показывая на него пальцем вытянутой правой руки:

— Кровь ребенка, детскую кровь невозможно смыть с рук ни горячей водой с мылом, ни спиртом. Ее нельзя выжечь и каленым железом. Посмотри, посмотри на свои руки, убийца! Посмотри на ладони! Кровь твоих детей, кровь Кимберли, кровь Кристины впилась в твою «линию жизни»!..

Только нервный тик над правой бровью Мак-Дональда выдавал его волнение. Да руки, руки дрожали на коленях, словно нечеловеческим усилием заставлял он их оставаться на месте. Он сидел с бескровным, бесстрастным, мертвым лицом, уставившись неподвижным взором на флаг Северной Каролины за высоким креслом судьи.

— Смотрите все на этот снимок! Это Мак-Дональд после учиненной им резни, после домашнего Сонгми! Он не забыл умыть руки! Но глаза убитым им детям он не стал закрывать!..

Даже у Кабаллеро на лице был написан голый, неприкрытый ужас.

— Вспомните годы войны во Вьетнаме! — проговорил прокурор упавшим, хриплым голосом. — Убийство детей стало привычкой, почти модой. Наша молодежь — и хиппи тоже — кричали в лицо президенту Джонсону: «Эл-Би-Джей! Эл-Би-Джей! Сколько убил ты сегодня детей!» Мак-Дональд пошел по стопам президента, а вину свалил на хиппарей!..

Шум, гам, дикое улюлюканье, кошачий визг, рыданья и стук судейского молотка, мерный, как бесконечная очередь из крупнокалиберного пулемета. Черноберетчики и зеленоберетчики топали ногами, орали так, словно шли в штыковую атаку, грозили кулаками. Крейг зашатался, тяжело сел, скорее, повалился на свой стул, зашарил по карманам пиджака, достал тюбик с нитроглицерином…

— Безумец! — сказал местный репортер. — У Крейга на прошлой неделе был гипертонический криз.

С трудом кое-как восстановив порядок, судья Батлер объявил, что он строго-настрого запрещает фоторепортерам публиковать эти снимки в газетах, но приобщит их к делу в качестве вещественных доказательств, как было сделано и на суде над бандой Мэнсона.

Судья поднял обеими руками фотографии каких-то лежачих призраков:

— Суд разрешает к публикации лишь вот такие судебно-медицинские фотографии, в которых жертвы убийц находятся в специальных пластиковых полупрозрачных мешках. В эти наглухо завязанные саваны их облекают для того, чтобы они сохранили те вещественные улики, которые, возможно, у них находятся в зубах или под ногтями после сопротивления, оказанного насильникам, как-то: кожа, волосы, кусочки одежды и прочее.

Прокурора он оштрафовал на пятьдесят долларов за демонстрацию судебных фотографий без предварительного разрешения суда и за безобразные выкрики. Защитника за брань и размахивание кулаками приговорил еще к одной ночи в городской тюрьме. Он не обратил внимания на стенания Кабаллеро.

Судья Батлер, видимо, долго думал в перерыве между заседаниями суда над разгоревшимся спором между защитой и обвинением о вьетнамской войне, грозившим превратить уголовное дело в политическое. Свои выводы он и огласил:

— Суд отнюдь не призван решить, кто был прав или виноват: сторонники или противники войны во Вьетнаме и каково было воздействие этой войны на личность или личности, убившие семейство Мак-Дональдов. Ни обвинение, ни защита не должны на этом суде пользоваться им как политической трибуной. Наш уважаемый телекомментатор Уолтер Кронкайт однажды весьма справедливо и мудро заметил, что не дело репортера быть патриотом или антипатриотом, от него ждут не мнений, а фактов. Так и в судебном процессе.

Прокурор казался недовольным этим указанием. Защитник улыбался, полагая вероятно, что он льет воду на мельницу защиты. И все-таки защитник понимал, что дело еще не выиграно. Кто-кто, а он знал, что американская Фемида — это два флюгера-близнеца на Капитолии и Белом доме, что, в общем-то, одинаково показывают направление политических ветров и зависимы от предвыборной конъюнктуры. В августе 1979 года, когда шел процесс Мак-Дональда, несмотря на кажущееся спокойствие в международных отношениях, определяемых прежде всего отношениями США и СССР, стрелки флюгеров под мощным напором военно-промышленной элиты медленно, но неуклонно поворачивали назад, к «холодной войне». Вовсе не случайно задерживал конгресс ратификацию договора ОСВ-2, недаром наращивала НАТО свой ракетный арсенал. Кабаллеро не мог знать о диверсионных планах ЦРУ, подводившего мину под сложный механизм разрядки, но он понимал, что дело идет к резкому похолоданию в международных отношениях. Знающие, разбирающиеся в политике люди в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе прямо говорили, повторяя чью-то остроту: «Картер ждет случая, чтобы бросить в разрядку обезьяний ключ [7] , и случится это в Год обезьяны!»