— Тише вы… К девкам, что ли, идете?

На опушке леса залег дозор. Карцев увидел ефрейтора Баньку и еще трех солдат, лежавших в кустах. Вдалеке мелькали тусклые точечки огоньков, и трудно было угадать их происхождение.

— Рябинин туда пополз, — тихо сказал Банька. — Черт его знает, какие там огни. Вы, ребята, вдвоем пройдите шагов двести к ним и залягте. В случае чего — один беги ко мне с донесением.

Поползли Карцев и Годнев. Карцев полз уверенно — сказывался опыт, приобретенный за эти дни. От земли шел мягкий, густой запах, мокрая трава брызгала в лицо прохладными капельками. Они залегли в ложбине, узкой, точно корытце, и Карцев, поймав огоньки и не отпуская их прищуренными глазами, спросил, продолжая разговор, сильно взволновавший его:

— Чего я от войны хорошего жду? Может быть ничего не жду. Но раз уж воевать, так по-настоящему. Напали на нас немцы — будем отбиваться. Нельзя им нашу землю отдавать. А мы мажем. Больно это.

— Не знаю, — угрюмо ответил Годнев, — может быть и мажем. Не замечаю я этого — понимаешь. Не моя это война.

Он повернулся к Карцеву, и тот с досадой отметил, что Годнев не наблюдает за тревожными огоньками.

«Солдат тоже», — пренебрежительно подумал он.

Длинная огненная палка пролетела по черному полотну ночи, и треск выстрела донесся до солдат тревожно и напоминающе: война, смерть, берегитесь!

— Надо разузнать, — прошептал Карцев. — Я поползу, а ты оставайся здесь. Смотри, не зевай, а то сразу снимут.

Годнее, покорно кивнув ему, положил перед собой винтовку, поставил ее на боевой взвод. Сжавшись, щупая глазами тьму, он лежал, полный напряжения, просунув палец под спусковой крючок, готовый стрелять в каждого, кто нападет на него. Тревога оказалась напрасной. Стрелял солдат передового дозора во что-то белое, что появилось перед ним и, несмотря на окрик, продолжало двигаться. Белое оказалось заблудившимся гусем. Гусю свернули шею и опять залегли. Скоро опять послышался шорох: кто-то полз. Окликнули, наставив винтовку по шороху и, испугавшись, едва не застрелили Рябинина. Вызвали Васильева. Рябинин доложил, что в деревне, расположенной в трех верстах отсюда, неблагополучно.

— Нет ни одного огня, а в проулке слышны голоса, — шепотом докладывал он. — Похоже, что там засели немцы.

Васильев послал приказ остановить колонну, а сам вместе с Карцевым, Рябининым и Банькой отправился к деревне. Он быстро и легко шагал рядом с Рябининым, и оба они, небольшие, коренастые, казалось, были схожи, шли одинаковой охотничьей походкой, свободно неся чуть вихляющие тела, не напрягаясь, по-медвежьи косолапо ставя ноги. Деревня завиднелась впереди мертвой массой строений. Согнувшись, они свернули с дороги в поле и поползли. Залаяла собака низким густым лаем.

— Не на нас, — прошептал Рябинин. — Брешет, не заливаясь.

Васильев полз впереди, за ним Рябинин, — Карцев и Банька находились немного позади. Вот в упор встало первое строение. Улица, как просека в лесу, светлела чуть заметно, тишина была такая чистая и ясная, что звенело в ушах — динь, динь, — и вдруг раздался выстрел. Кто-то, грасируя, по-немецки ругался и грозил, а другой голос отвечал тихо, точно извиняясь. Васильев пополз в сторону, за ним остальные. Отползли к полю, обошли всю деревню. В двух местах слышали голоса. Когда уже возвращались, Васильев сказал:

— Хорошо, что немец нечаянно выстрелил, помог нам.

В центре колонны нашли Максимова. Он отказался от предложения Васильева окружить деревню и захватить неприятеля.

— Нет, голубчик, — вяло сказал он, — зачем нам ввязываться в авантюру? Сами знаете, как у нас хромает тактика ночного боя. Нельзя ли нам как-нибудь миновать эту проклятую деревню? Ведите полк, капитан, ведите, родной мой. Я вам верю.

Лицо у него было осунувшееся, бледное. Он не был трусом, но при первых же столкновениях с противником понял, как трудно будет ему, по малой его подготовленности, руководить полком. И теперь он, растерявшись, передавал своим офицерам ответственнейшую часть своих обязанностей. Как тогда, на маневрах, Васильев вынул карту (шинелями отгородили свет электрического фонарика) и показал маршрут, которым следовало, по его мнению, идти. Денисов и Дорн возражали ему, остальные молчали, очевидно плохо ориентируясь в местности. Итак, полк двинулся в обход деревни. Но нервное и тревожное настроение, которое было у командира полка и офицеров, не могло не передаться солдатам. Слух о том, что вблизи находятся германцы и в засаде ждут полк, каким-то неведомым путем распространился по колонне. Люди нервничали, жались в рядах друг к другу, испуганно всматривались в темноту. Каждая тень казалась им германским разведчиком, каждый шорох — щелканием затвора или шагами крадущихся немцев. Ряды незаметно перепутались. Смешались сначала взводы, потом роты. Офицеры шли тут же. Они понимали, как опасно такое настроение солдат, грозящее перейти в панику при первом выстреле, старались успокоить их, объясняли, что никакой опасности не предвидится в эту ночь. Вернер ругал солдат самыми изощренными ругательствами и, хватая то одного, то другого, говорил, поблескивая зелеными, кошачьими глазами:

— Да как ты смеешь бояться? Ты что — на гулянку пришел сюда? Ты, сукин сын, пришел царя и родину защищать, кровь за них пролить, жизнь отдать. А ты от страха в штаны наложил. Вот, пускай появится противник, заставлю вас в атаку идти и первого, кто отстанет, уложу на месте.

Блинников плелся в хвосте роты.

«В обоз бы мне, старому человеку, — тоскливо думал он, — пускай Вернер воюет, он молодой и буйный».

Он с завистью смотрел на подпоручиков, которые, бравируя перед неопытными прапорщиками и стариками-офицерами, весело шутили и, видимо, не испытывали страха. Он так плохо себя чувствовал, что, когда раздались крики и выстрелы и вокруг него заметались люди, даже не испугался, а стал под деревом, закрыл глаза и покорно ждал, пока его убьют. Он слышал свист пуль, стоны раненых и читал «верую». Его сильно толкнули, он упал, тоненько вскрикнув и сразу ощутив свое тело, как тысячу беззащитных точек, и вдруг услышал спокойный бас, знакомый, родной голос, успокаивавший солдат, уверявший их, что произошла ложная тревога. Это был подполковник Дорн, он с несколькими офицерами быстро шел вдоль колонны и бодро сыпал шутки и ругательства.

— Слава тебе, показавшему нам свет, — прошептал Блинников, молитвенно смотря на Дорна. — Вот кому бы полком командовать вместо этого Максимова. А где же Вернер?

При первых выстрелах, не проверив, в чем дело, Вернер с кучкой людей бросился на край дороги, залег с ними, приказал открыть огонь. Эти выстрелы еще увеличили панику.

Спасла случайность. Горнист Шаповаленко, флегматичный полтавец, несколько раз громко и отчетливо проиграл отбой. Дорн с молчаливым презрением оглядел Вернера.