За годы одиночества старик стал и сам похож на овцу. В этих южных краях отары оставляли в холмах на всю зиму, и хозяина нечего было ждать по крайней мере до весны. Пастух знал пару слов по-этрусски, но родной его язык был италийский, и он всё время тихонько говорил сам с собой. Время остановилось для него больше пятидесяти лет назад, когда его похитили охотники за рабами, и он без конца бормотал о своём детстве в сабинской деревне. Когда кончили ягниться овцы и пора было в путь, Перпена уже не только освоил основы пастушеского дела, но и бегло говорил на ломаном италийском языке.

Но долго так было не прожить. Он отчётливо понимал, что спасается одним только везением. Летом бродяге не так уж трудно, и на зиму оба раза удавалось найти укрытие, но настигни его болезнь или несчастный случай, и придётся умирать от голода в какой-нибудь заброшенной пещере. Мог и разъярённый крестьянин попасть дротиком, несколько раз Перпена едва успевал увернуться. И главное, он был совершенно один.

Он мог бы украсть девчонку, хотя обычно, когда крестьянки гонят свиней пастись в буковый лес, неподалёку всегда есть воины. По закону, стоит украсть девушку и изнасиловать, и никто другой к ней уже не прикоснётся, так что ей волей-неволей придётся быть верной своему похитителю. Однако на деле не всегда всё выходит гладко, она может всё равно его предать. Потом, боги не одобряют таких поступков, да и ему самому этот план не нравился.

В большой разбойничьей шайке он мало на что мог рассчитывать, там только и достанется, что чистить миски — человек без щита всегда ниже настоящих воинов. Кроме того, вряд ли разбойники согласятся принять в своё братство чужака, могут и продать в рабство. Ещё можно было пристроиться к такому же одинокому бродяге, этих вокруг хватало, хотя с ними было не так просто договориться. Но тут, как назло, мешала молодость и красивая наружность: товарищ непременно начал бы к нему приставать.

И всё-таки этим летом Перпене пора было наконец прибиваться к людям, причём лучше куда-нибудь, где их много, чтобы первое время, пока не освоишься, пожить незаметно. Конечно, он всегда мог пойти батраком в этрусский город. Но говорили, что за пределами Этрурии италики подражают просвещённым соседям и тоже устраивают что-то вроде городов, и он хотел попытать счастья там, прежде чем смиряться с жизнью, которую ему уготовили соплеменники.

Вскоре после жатвы ему попалась ещё одна река, тёкшая, как и остальные, на юг к морю. Плодородный западный берег был весь обработан, но оставались рощицы и полоски кустов, так что Перпена, который очень хорошо научился прятаться, подобрался к самой воде.

Впереди, у небольшого островка, река на изгибе замедляла течение, длинная галечная отмель, видимо, служила бродом. На дальнем берегу среди букового леса с проплешинами полей торчало несколько островерхих холмов. Два из них венчали палисады, а под ними в долине возле каких-то построек виднелось пыльное пятно — вероятно, место общих сходок для этих двух деревень.

Городами их всё-таки было не назвать, по крайней мере, не по этрусским меркам, сколько бы народа в них ни жило. Вместо каменных стен — колья, забитые в земляной вал, вместо домов — крытые тростником хижины. Как будто какой-то недоразвитый народ пытается подражать великим городам Этрурии. Должно быть, это и было одно из новых италийских поселений, про которые он слышал, когда сам был гражданином. Но вдруг здесь с ним обойдутся лучше, чем в настоящем городе у просвещённых людей? По крайней мере, надо попробовать.

Местный народ был всё-таки не безнадёжно дик. Такой мостовой, как вон там у реки, не найдёшь и в Этрурии, да и сам брод был выложен каменными плитами. Поля обработаны тщательно, виноград рос не хуже ячменя. Жить в этих деревнях могло оказаться не так уж плохо, только не рабом и не безземельным батраком. Главное было — осторожно всё разведать и не попасться раньше времени. Перпена притаился и стал ждать, не удастся ли расспросить кого-нибудь наедине.

Но здешние жители оказались неплохо организованы. На закате они дружно потянулись с полей, а в долину прошагал вооружённый отряд сторожить скот в загонах. Потом зазвучала труба, и ворота в обоих палисадах закрылись. Теперь Перпена не решался подойти, потому что всякий, кто рыщет по ночам, будет встречен как враг. Развести огонь он не решился, закутался в плащ и стал дожидаться утра.

На рассвете снова послышалась труба, и ворота открылись. Перпена приготовился перейти через реку, как вдруг навстречу по броду зашлёпал отряд воинов, человек двенадцать. Вот с кем можно спокойно поговорить! Они не испугаются, а он в случае чего сможет легко от них убежать, потому что у них тяжёлые щиты и доспехи.

Более того, воины, перейдя реку, рассыпались цепочкой и принялись прочёсывать кустарник, причём один подошёл совсем близко к месту, где укрылся Перпена. Значит, удастся, как он задумал, побеседовать с глазу на глаз.

Воин был коренастый, бородатый, на вид между тридцатью и сорока; доспехи простые, но прочные: больше кожи, чем бронзы. Похоже, ему не особенно нравилось лазать по колючим кустам, но он делал это внимательно и добросовестно. Перпена высунул голову и негромко окликнул:

— Эй, можно с тобой поговорить? Я пришёл с миром.

От волнения слова сами собой вырвались у него по-этрусски, но воин, к счастью, их понял, хотя ответил на италийском наречии.

— Тогда пусть будет мир. Чего ты хочешь?