Пётр сообщает, что отъезд его затягивается до окончания посевной, что он, взявши на содержание семью сестры, печалится невозможности помогать мне и что, главным образом, из-за отсутствия денег он и не приехал ко мне. Ласково, жалко просит чаще писать, что живёт надеждой на совместную жизнь и т. д.

Пишу Вам 3-е по очереди письмо. Только что написала брату (в Дальне-Вост. край) и Петру. Счастлива, что отделалась от них. Какая я безвольная бываю там, где жалость преобладает в отношении к людям, — я не могу П. сообщить откровенно о своём безоговорочном решении жить одной. Это подлая жалость. Ведь так я и не напишу. Единственная надежда, что он снова заведётся подругой. А вдруг я опять приревную? Вот дичь! Нет, подобного идиотизма я не проявлю.

Вот только что вернулась с Идой с Днепра. Прибрежные обитатели готовятся к весенней «навигации». Запах смолы, стук молотков по ремонту челнов, баркасов, такие характерные мне шумы и запахи с детства (для этой поры) — перенесли меня в далёкое прошлое. Ведь так недавно как будто бы мне 20 лет! Как промчались годы! Как трудно примириться с сознанием, что жизнь пройдена в её лучшей поре.

У нас в учреждении карантин, и я, работая по городу (в отделе) и дома, всё же эти дни могу больше уделить Иде. Доставила ей удовольствие сходить со мной к Днепру, но дальше мои материнские заботы о развлечениях дочки не пойдут. Она большая мне помощница теперь, постоянно ходит на рынок (расположенный около нашей уличонки) и с удовольствием исполняет все поручения.

1 ч. ночи.

Пришла знакомая и уговорила пойти на «Юность Максима». Замечательный фильм. Я не помню, когда уж была в кино. Не могу лечь, не сказавши Вам спокойной ночи. Я тоскую по Вас.

27/III.

Случилась со мной сегодня большая незаслуженная неприятность. От обиды я плакала, и что отвратительней всего, проявила эту несвойственную мне слабость при свидетелях. — С новым начальником школы произошёл крупный, резкий разговор из-за выделения средств (эта вечная нужда у меня немало здоровья забрала). Он был несправедливо груб; со мной так, пожалуй, ещё никто не говорил. Я старалась не остаться в долгу, тем более, что я ведь прошу не для себя. После такого разговора мне не следовало бы и месяца оставаться. Положение невозможное. Мой большой долг связывает меня. Остаётся одно — оставить работу и ехать к Петру, но этот «выход», право, равносилен смерти.

Это гнусно и отвратительно, что от настроения вышестоящего лица зависит в буквальном смысле «благополучие» (какая ирония в этом слове!) работающего человека. Родная, ни одной минуты не думайте, что я преувеличиваю. Тон был невозможный, а содержание его разговора дословно такое: «гражданочка, не торгуйтесь, я Вам больше не дам!» Мой ответ: — «гражданин, я ведь, кажется, не на базаре, а у вас в кабинете» — и т. д. … Моё обращение взорвало его: «я требую беспрекословного выполнения моего приказа, я здесь начальник!..» Вот такой разговор окончился заявлением, что я много на себя беру и др. Всё было для меня большой неожиданностью. Сколько и как больно бьющих неприятностей может быть у человека, желающего хорошо и честно работать. Даю Вам слово, родная, что будь я менее порядочный работник — мне жилось бы покойней. Я не раз констатировала такое положение на окружающих. А сейчас эта несправедливость и вопрос «за что такое оскорбление?» снова сжимает горло.

При этом разговоре у него же в кабинете был его помощник, знающий меня давно и прекрасно относящийся ко мне, но он стоял вытянувшись и не дышал (с 2-мя-то ромбами!). Только по выходе из кабинета, когда у меня хлынули слёзы, он очень нежно успокаивал меня и советовал: «когда начальство ругает, всегда молчите, хоть как бы несправедливо оно было!» Я попросила его оставить меня в покое.

Под впечатлением происшедшего я снова написала Тане. Переезд в Москву, конечно, трудно выполним, но всё же я всё сделаю для этого.

Голубка, как довольна я, что Вы можете спать без наркоза! — и попробуйте совсем отойти от него. Вашу клятву о Василии смотрите сдержите. Иначе мне будет горько и очень неприятно за Вас.

Только потому, что Вы так заострили вопрос перехода на «ты», я не могу теперь и сама перейти к этому местоимению, хотя к нему стремлюсь и сейчас. — Посылаю Тебе свою любовь и нежность. Твоя Мура.

1/IV.

Мой дорогой, мой ненаглядный Ксенёчек! Шлю тебе свой привет и свою любовь.

Ты, родная, в течение 3-х дней не писала мне. Чтобы не огорчаться отсутствием твоих писем, я стараюсь приучить себя не ждать их. Но мне это плохо даётся.

Мне же никак не писалось. Много перенесла нехорошего и только обидно, что в основном ведь из-за денег я переношу, в данном случае, такие огорчения. В политотделе стараются смягчить резкость разговора начальника со мной, «успокаивают», что он со всеми так говорит и незачем мне обижаться и только не надо противоречить. Иду на большую ломку и решаю выезжать отсюда. Из Москвы всё нет ответа. Если ещё дней 10 не получу, обращусь в Ленинград, но бог мой, там без тебя я совсем завяну. Как бы в Москве я ни тосковала по Киеву, — твоё присутствие мне всё смягчит, а в Ленинграде я буду страшно одинока, и это чувство будет ослаблять и отвлекать от борьбы за жизнь…

Моя родная, моя любовь к тебе не может иметь аналогий (я холодна к своему брату, и это вызвало у тебя аналогию…). Свою привязанность к тебе я унесу с собой в могилу (это звучит как-то сентиментально, но чувствую я только так). Вот только ты не расцени моих иногда сумбурных, порывистых и может быть необдуманных поступков не так, как они исходят. Я хочу этим сказать, что иногда я вдруг в минуты какого-либо аффекта проявляю совсем не свойственные мне поступки. Ты мне постарайся их извинить. Обо всём этом я говорю авансом. В таких случаях всегда нужна договорённость, никогда с близкими, дорогими сердцу людьми не надо молчать там, где есть хоть налёт сомнения. Всегда в самом начале следует выяснить…