Дамы целуются.

— Садитесь, дорогая.

— А я к вам, душечка, с большой радостью. Вы знаете, как я вам предана и всегда думаю, чем бы доставить вам удовольствие. Угадайте, — какой сюрприз я вам готовлю.

— Вы интригуете меня, Варвара Петровна, и подстрекаете мое любопытство, тем более, что я по вашему лицу вижу, что это действительно что–то интересное. Не томите же меня, дорогая.

— На следующем сеансе у нас будет выдающийся медиум и за ошеломляющие явления я ручаюсь.

— Кто же это?

— Прайс! Он обещал полную материализацию.

— О, дорогая! За это известие не знаю, чем и как смогу отплатить вам, — просияла Зинаида Николаевна.

— Только помните, — это мы должны сохранить в полной тайне, чтобы сделать участникам сюрприз. Я доверяю вам вполне, Зинаида Николаевна.

— Как и я вам, Варвара Петровна, — всегда и во всем.

Звонит.

— Маша, подайте нам чай на террасу, — приказала она появившейся горничной.

— Благодарю вас, Зинаида Николаевна, я не могу остаться. Вы слышали об ужасном убийстве Ромовых, — я постараюсь повидать Зенина, от него узнаю все подробности и

тогда только с вами поделюсь ими.

— За этим не нужно ходить так далеко, — но прежде мы должны обсудить, кого пригласить на сеанс, чтобы это была широкая реклама нашему кружку. Необходимо всю Москву заставить говорить о нас.

— О, бесспорно. Я уже много об этом думала.

«Она, очевидно, знает подробности убийства от мужа, иначе не сказала бы, что не нужно ходить так далеко. Сейчас попробую у этой болтушки вытянуть все», — мысленно решила Волжина.

И, среди полившихся разговоров, ловкая дама выпытала у неосторожной Зинаиды Николаевны все подробности, вплоть до впечатления ее мужа о состоянии раны.

Больше ей уже не сиделось. В голове мелькали картины, какой эффект произведет ее рассказ в пяти–шести домах. Какой желанной гостьей будет она в сегодняшний вечер.

— Итак, до завтра, на музыке, дорогая Зинаида Николаевна, — а сейчас я должна спешить, так как мне необходимо сделать еще кое–какие покупки.

Оставшись одна, Зинаида Николаевна раскаялась в своей неосторожности, но… было уже поздно.

А Сергей Сергеевич сладко и безмятежно спал.

Неприглядна ты, дальняя окраина большого города. Здесь и трамваи ходят через час, и на освещение скупо, а мостовые и тротуары — ходи, да оглядывайся. Но есть и хорошие стороны — воздух чище, дома не так скучены, при домах палисадники, а то и сады.

С большим палисадником и дом № 54-й по Даниловской улице.

Старенький домик, полиняла и загрязнилась краска, крылечко со стеклами, наподобие веранды построенное, начинает разваливаться, крыша чуть не вся сгнила и даже труба только чудом держится. Жильцов полно.

На одной из дверей визитная карточка: «Вадим Альбертович Брандт».

Два окна занимаемой им комнаты закрыты ставнями, через щели которых виден свет.

Все знают, что мать Брандта тяжело больна и что он за ней идеально ухаживает. Сын — каких мало.

Все соседи, все знакомые на него любуются, дивятся и больной завидуют. В наш век безбожья, себялюбия, грубости, непочтительности, — и вдруг такой сын.

— Благодарю Тебя, Боже мой, — неслышно, еле шевеля губами, шепчет больная. — Благодарю и за болезнь, которую Ты, в благости своей, послал мне для того, чтобы я познала всю душу, всю любовь ко мне моего мальчика. А какой он худенький, виски ввалились, почернел как–то весь, да и то сказать, столько лет недостатков. Так неудачно сложилась его жизнь. Университета даже не удалось окончить. А тут моя болезнь, — ни днем, ни ночью не имеет покою. О развлечениях уж и не говорю. Куда бы ни пошел, скорей спешит домой к больной матери.

Так думала больная, скорбно глядя на своего Вадю, который, сидя за придвинутым к кушетке больной столом, спустил край бумажного абажура так, чтобы свет не беспокоил слабых глаз матери, и сосредоточенно записывал что- то в тетрадь.

Под столом, на зеленой плюшевой скамеечке, сидел черно–белый кот и смотрел чуть не человеческим взглядом на своего хозяина.

Очень любил его Брандт, лучшие куски отнимал у себя для своего китуся, — ну и кот отвечал ему чисто собачьей привязанностью.

Об отношении к коту Марии Николаевны не стоит и говорить, ведь это Вадин кот, — этим все сказано.

С любовью скользнул ее взгляд и на этого третьего члена семьи — китусю.

Тяжкий вздох прорезал тишину.

— Ты что, мусенька? — встрепенулся Брандт.

— Ничего, деточка, так что–то, о твоей судьбе подумала, да вот еще о том, что худенький ты, бледный…

— Ничего, мамуся, худой я всегда был, а бледный, — вот поправятся немного дела и это пройдет. Только бы вот ты встала. Знаешь ведь, чем ты была и есть для меня. А судьба моя… Я, слава Богу нашел свое призвание, вот скоро кончу роман и у меня предчувствие, что он будет издан и будет пользоваться успехом. Второй уже зреет в мозгу. Обожди, еще богатые опять будем, только теперь тяжело, и сами еле перебиваемся и с бедного отчима последнее тянем.