Сам Леха старался, как мог, изображать, будто равнодушен к выставленным на стол закускам. Хотя перед дядюшкой прятаться уже не стоило, перед Пантюховым и Воронковым нужно было держать марку. Иначе Владимир Евгеньевич чего-нибудь заподозрил бы.

Вообще-то Леха ожидал, что Воронков появится на завтраке с мрачной рожей. Во всяком случае, Коровину казалось, будто полковник не останется равнодушным к тому, что его подслушка была заглушена. То, что на физиономии у него не читалось ровным счетом ничего, было как-то неприятно. Лехе на какое-то время подумалось, будто их откровенный разговор с дядей Сашей мог быть все-таки прослушан… Ничего хорошего это не сулило. Насчет бомбы в самолет, это, конечно, дядюшка переборщил, а вот коза или даже корова на взлетной полосе в здешнем аэропорту вполне могут появиться. Да и вообще дело могло и до взлета не дойти…

После того как завтрак кончился, Пантюхов предложил пройтись по свежему воздуху, полюбоваться золотой осенью.

Охрана старалась казаться незаметной, во всяком случае, не бросаться в глаза. Леха на правах почтительного племянника держался за спинку самоходной коляски Александра Анатольевича с левой стороны, Пантюхов — с правой, на правах радушного хозяина здешних мест, хотя вроде бы, по первой легенде, обкомовский «отель»-пансионат принадлежал Лехе Коровину. Впрочем, с точки зрения государственной, в более широком масштабе, Пантюхов был правителем всей области, частью которой являлся этот благословенный уголок облагороженной природы, а потому хозяйский вид главы был вполне уместен. Ольга зацепилась за Лехин левый локоть и скромно помалкивала, производя впечатление невероятно послушной девочки. Наконец позади стройной шеренги, на дистанции в пять шагов, прогулочным шагом двигались Воронков, негр, охранявший Александра Анатольевича, и белобрысая секретарша Лайза-Лизанька.

— «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало…» — сентиментально произнес старший Коровин, делая глубокий вдох. — Обожаю осень! Именно такую, как здесь, русскую… Какой-то особый запах. Ощущается непрочность, хрупкая хрустальность земного бытия, всей этой природы, одетой «в багрец и золото». И вместе с тем — вечность. Все уходит, но все вернется снова. А ты, человечек, — только песчинка, миг, дуновение ветерка, ничтожество перед этими вечными циклами Увядания и Возрождения…

Леха про это дело уже где-то слышал. Может быть, в школе, когда литературу проходил, а может быть, по телевизору.

— Да, — прочувствованно поддакнул старику Георгий Петрович, — утратили мы нашу духовность за семьдесят лет. Всё суетились, погрязли в мирском, бестрепетном, холодном. Печально, что живем в беготне, не замечая простой и вечной красоты…

«Артист! — порадовался Леха за Пантюхова. — Нет, все-таки как ни крути, а в нашей родной «руководящей и направляющей», то есть Компартии, талантливые люди состояли. Ни шиша бы у демократов-диссидентов не вышло, если б им такие ребята не помогали…»

— Я вам очень благодарен, Георгий Петрович. — Дядя Саша похлопал ладонью по мохнатой лапе Пантюхова, державшейся за спинку коляски. — Мне казалось, что за прошедшие годы Россия настолько изменилась и утратила тот прежний облик,

0 котором мне столько рассказывали в детстве отец и мать, что понять ее мне будет очень трудно. Просто невозможно. Но оказывается, если присмотреться, то ничего не изменилось. Россия относится к категории вечного. У нее есть периоды упадка и взлетов, ее можно перекрасить в красный, черно-желто-белый, бело-сине-красный и даже серо-буро-малиновый цвета, облепить разного рода гипсовыми украшениями с иностранными или русскими названиями, но получится всегда одно и то же. Дождь с ветром, мороз и жара растрескают гипс, он свалится, и мы увидим все те же вечные, неистребимые контуры…

Конечно, конечно! — поддержал Пантюхов. — Возродим, возродим Отечество. Вечна Русь, неистребима! Мы за текущий год совместно с Православной Церковью уже отреставрировали полностью или частично 28 храмов, заложили 12 новых в дополнение к тем шести, на которых сейчас ведутся работы. Четыре из них к концу года будут закончены…

«…И досрочно сданы в эксплуатацию», — мысленно добавил Леха. При этом ему отчего-то подумалось, что старик Коровин в своих рассуждениях насчет российской вечности запрятал какую-то хитрую подковырку, которую Пантюхов при всей своей мудрости не разглядел и забубнил свои «контрольные цифры», которые, должно быть, готовил для отчета за третий квартал или уже для годового…

— Алеша, — - обратился дядюшка к племяннику, — ты хорошо запомнил все, о чем мы говорили перед завтраком?

— Конечно, конечно, дядя Саша! — подтвердил Леха.

— Обращаю твое внимание на необходимость финансового участия в той программе духовного возрождения, которую ведет в губернии Георгий Петрович. В высшей степени благое дело, и сейчас, когда народ столь тяжко переносит время перемен, общение с Господом послужило бы страждущим во утешение… Воцерковление народа, отлученного безбожными правителями от Бога, от Христовых заповедей, — несомненно, насущная задача…

«…Текущего момента», — опять-таки про себя добавил Леха.

Дядюшка построил свое заявление так, что у главы и шагавшего позади Воронкова должно было создаться впечатление, будто Коровины, отгородившись от прослушивания глушилкой, беседовали исключительно о программе воцерковления областного пролетариата и постколхозного крестьянства.

— Обязательно, — энергично произнес Леха, — поможем, безусловно.

— Я очень опасаюсь, Алеша, — сказал дядюшка, — что если духовный вакуум народа не будет заполнен истинной духовностью, то ее подменят суррогаты, всяческие секты, псевдоцеркви, «придут лже-Христы и лже-пророки», как сказано в Писании… Так, как случилось в Европе и Америке.