Чтоб скрыть беду, Алеша решил закрывать лоб папахой до тех пор, пока волосы не отрастут.

В отряд вернулся с вербовки из соседних деревень второй, после Гордея Корнеева, помощник Варагушина — Андрей Иваныч Жариков, усть-утесовский подпольщик-большевик.

Был он немолод. Седые виски оттеняли смуглую кожу на лице. Ладони Андрея Иваныча были в черных, застарелых трещинах. Говорил Жариков все больше шуткой, но в глазах его искрился сухой огонек. Андрей Иваныч был в отряде так же незаменим, как и Ефрем Гаврилыч.

При встрече с Алешей Варагушин сказал:

— Это, Иваныч, тот самый Леша. Золотой для письменности парень… — И Ефрем Гаврилыч похлопал Алешу по плечу. Алеша раскраснелся от похвалы командира. — А это, Лешенька, Андрей Иваныч, мой пом. В точности такой самый, какого надо. У меня две правые руки, Леша: Гордей Мироныч да Андрей Иваныч. На них, как на китах земля, отряд держится.

Командир и пом посмотрели один на другого и улыбнулись. Алеша понял, что Ефрем Гаврилыч и Жариков друзья: ему стало грустно, что не он первый друг Варагушина. Алеша плохо занимался, раньше обычного закончил работу, вышел на улицу. Он стоял и смотрел на оживленное движение в Чесноковке. Кто-то приезжал и уезжал. Больше половины отряда, во главе с Жариковым, прорысило в сторону ущелья. Куда? Алеша не знал. Хорош начальник штаба!..

Алеша пришел домой. Стемнело. Разыгрывалась пурга. Два партизана говорили о лошади, которая «туго мочится». Алеша ничего не понял из их разговоров. Потом они заговорили об уехавших. Называли хорошо знакомые, очевидно, им места: Волчью падь, Грязную щель.

Никодима не было. Настасья Фетисовна сказала, что он еще утром убежал [14] к отцу в деревню Коржиху, Беспокоилась: как-то мальчик перевалит через седло в непогодь?

Алеша поужинал, забрался на полати и лег, но спать не мог. Вспоминались слова Ефрема Гаврилыча: «У меня две правые руки — Гордей Мироныч да Андрей Иваныч». «Ну и пусть! И пожалуйста», — с дрожью в голосе сказал Алеша и заплакал.

Бои начались в самые морозы. Вылазка Жарикова с частью партизанского отряда, разгром охранников в двух волостях, захват оружия и боеприпасов обеспокоили штаб белых.

В тайгу послали сводный отряд есаула Гаркунова с двумя легкими горными орудиями и пулеметами. Крестьяне бежали от зверств гаркуновцев в Чесноковку.

К партизанам шли и пешие, и конные, и с оружием, и без оружия. На санях везли домашний скарб.

Переполненные дома не вмещали наезжего люда. Беженцы занимали дома и приспособленные для жилья амбары. Численность отряда утроилась. Гордей Мироныч Корнев вернулся в Чесноковку.

При штабе Андрей Иваныч Жариков организовал копировальный станок для размножения воззваний.

Алешу в строй не отпустили, но он выговорил, что в первое же серьезное дело его возьмут, иначе он «окончательно разучится держать винтовку в руках».

Жариков и Гордей Корнев проводили митинги.

Партизан, одетых в зипуны, становилось все меньше; Алеша и Никодим тоже получили валенки, дубленые полушубки, как у Ефрема Гаврилыча, и солдатские ремни.

Движение гаркуновцев партизаны задержали в восьми километрах от Чесноковки, в деревушке Маралья падь. Отряд Варагушина оборонял крутой Стремнинский перевал. По склонам Стремнинского перевала раскинулась мертвая, заснеженная тайга. На гребне от яростного накала трескались камни.

С той и другой стороны выставлялись в тайге секреты, высылались разведка и дозоры. Люди цепенели, жались к жилью, к кострам. Даже побелевшие затворы винтовок нередко отказывались служить: лопались боевые пружины…

Ефрем Гаврилыч Варагушин, отправляя Гордея Корнева, сказал:

— Приведи ты ко мне, Гордюш, белогрудого. Сам знаешь, как он нам сейчас требуется.

И вот Гордей Корнев, помощник командира отряда, выполняет почетное задание: достает «языка».

Заря догорела. Поджав крылья, тетерева камнем падали с березы в пухлый снег на ночевку. Каждый раз, как бросалась птица, за ней устремлялся косматый поток инея. И чудилось, что радужно переливающиеся на фоне зари кристаллы инея в морозном воздухе звенят тонким, переливчатым звоном.

Гордей Корнев повернулся на другой бок. Мороз пробрал его до самого сердца, но ползти еще было рано: часовые с вечера бдительны, надо ждать, когда и их зажмет в тиски длинная морозная ночь.

Тайга точно вымерла. Взошла луна. Молочно-голубой снег матово заискрился. Обманчивое тепло от снега иссякло, лишь только партизан перестал двигаться.

Корнев решил переползти поляну с березами и перележать часы в кедровнике, вблизи от врага. Все знакомо в этих местах Гордею Корневу. Не раз, увлеченный преследованием зверя и застигнутый ночью, коротал он часы у яркого костра… Партизан сделал одновременное движение левой рукой и ногой. Потом так же передвинул правую ногу и руку. И снова стало теплее. Ползти в глубоком снегу так же трудно, как плыть под водой. Гибкими движениями Гордей Корнев напоминал червя, пробуравливающего глиняный пласт.

Дальше, дальше… И вдруг из-под самого носа, из глубокой снежной лунки, ракетой взорвался заяц. Корнев вздрогнул. «Дорогу пересек, косой чертенок!» И хотя разум партизана-большевика давно уже не мирился с суеверными приметами, однако Корнев всегда испытывал неприятное чувство, когда, отправляясь на медвежью берлогу, встречал перебежавшего дорогу зайца, а в выход на соболий промысел — бабу с пустыми ведрами.

В кедровнике пролежал около двух часов. Уже ковш Большой Медведицы закинулся навзничь.