Шрифт:
Хвала небесам, срок действия проездного на метро еще не истек, и мне не приходилось добираться в КИМО пешком. Я мог бы взять взаймы у сестры или родителей, но это бы стало серьезным ударом по моей независимости. Сестра и мать названивали мне буквально каждый вечер, я не отвечал на звонки и посылал им эсэмэски, мол, извините, сейчас очень занят, сейчас как раз сижу на важных переговорах, не могу говорить, да-да, переговоры затянутся до поздней ночи.
В один день как-то все закончилось. Закончились яйца, закончилась овсянка, закончилось масло, закончился рис, и чая осталось на две чашки. Утром я проглотил кружку кипятка с кипятком и помчал на работу. Напиток богов. Вино спартанца. Голова кружилась, подташнивало. При выходе из метро меня так скрутило, что прямо слезы брызнули. Я изо всех сил сдерживал рвотный позыв и попытался скрыться за углом жилого дома, чтобы там, вдали от людского внимания, предъявить асфальту то ли желчь, то ли воду. Желудок не смог долго сохранять интригу, и меня вырвало прямо у детской площадки через дорогу от метро. Согнувшись в три погибели, я схватился одной рукой за низкое свежевыкрашенное ограждение и сделал свое мерзкое дело в песок.
Когда же я поднялся и вытер лицо платком, то ощутил, что сзади меня кто-то стоит. Я повернулся и увидел двух своих студенток, прилежных девочек-первокурсниц, тех самых, которые рылись темными ночами в словарях, чтобы поставить меня в неловкое положение на лекции. Выглядели они взволнованными.
– Доброе утро! – придал я голосу максимальной веселости.
– Вам плохо? – спросили студентки.
– Плохо? Нет! Мне отлично!
– Вы очень бледный, – сказали студентки.
– Ничего подобного.
– У вас трясутся руки, – сообщили студентки.
Студентка с длинными черными, как душа сатаны, волосами подняла мой портфельчик с асфальта. Понравилось ли тебе прикосновение ее изящных пальцев, портфельчик? Не ври и отвечай. Знаю, что понравилось.
– Может, вам лучше присесть? Садитесь сюда, на лавочку…
– Сидеть?! Нет! Пройдемте! Какая сегодня хорошая погода! Вы подготовились к контрольной?
– А сегодня контрольная? – спросили студентки.
– Шучу!
Забрав у студентки портфель, я, насвистывая песню, зашагал к КИМО. Они не отставали от меня и шли рядом. Интересно, думал я, что они наболтают своим однокурсникам? Какая про меня пойдет молва в самом престижном вузе Украины? Скажут ли они, что я рыгал желчью на детской площадке или ограничатся тем, что мне просто стало плохо? Не по себе. По дороге, пытаясь загладить перед юными нимфами вину, я рассказывал различные истории о своих приключениях в жарких арабских странах. Рассказывал им о тайной встрече короля Саудовской Аравии с президентом Украины, о ночных перелетах в секретные города, о темных зловещих водах Нила, о мистических бедуинах и скрытом имаме. Они внимательно слушали, где надо кивали, где надо смеялись, кажется, они уже и забыли про инцидент у метро.
Часть из этих историй я слышал от других переводчиков, а часть – выдумал сам. Не исключено, что знакомые переводчики свои истории тоже выдумали.
Вот мы и пришли к воротам КИМО. Во дворе суета, студенты курят на лавочках подле входа в ад, парковка забита дорогими иномарками. Я задираю нос кверху и неспешной, степенной походкой захожу в кузницу дипломатии и, покорно склонив голову, предстаю пред двумя охранниками-мордоворотами.
Они вертят в руках мое картонное удостоверение ассистента кафедры, как использованную туалетную бумажку, как порванный презерватив, опять звонят на кафедру иностранных языков, справляются, действительно ли я преподаватель, и отпускают с миром.
Верю, настанет тот день, и мордовороты будут встречать меня у ворот. Они скажут:
– Доброго дня, профессор Матковский (звучит же, звучит! Профессор Матковский!). Мы вас заждались, профессор Матковский, позвольте провести вас без очереди. Позвольте сопроводить вас до лекционного зала!
Глава 7
В середине октября около девяти вечера позвонил старший преподаватель кафедры. Он сказал, что слег от простуды, попросил заменить его завтра на пятом курсе и разобрать с группой одну из касыд Аль-Мутанабби [8] .
8
Аль-Мутанабби – средневековый поэт.
Отечественные арабисты, да и сами арабы, считают аль-Мутанабби лучшим поэтом, когда-либо писавшим на арабском языке. А старший преподаватель кафедры Абу Магир так и вовсе сходил с ума по Аль-Мутанабби. Казалось, он учит студентов арабскому языку только для того, чтобы пропагандировать творчество Аль-Мутанабби.
Про что писал Аль-Мутанабби? О, он был очень горделивым сукиным сыном, выше его нос в арабской поэзии, пожалуй, задирал только Антара бну Шаддад [9] , который не стеснялся в одиночку побеждать полчища супостатов. Вообще древняя арабская поэзия и поэзия Средневековья – это сплошь хвалебные оды в честь мелких князей, задирание носа и акынские воспоминания о прекрасных лейлах, выносливых верблюдах и покинутых палаточных поселениях. Были, конечно, и фрики вроде пьяницы Абу Нуваса, просившего похоронить его под виноградником, дабы и после смерти он мог пропустить пару стаканчиков, но и Абу Нувас, став старым, раскаялся в греховном образе жизни и перешел на религиозную лирику.
9
Антара бну Шаддад – поэт доисламской эпохи.
Только сейчас я начал понимать, что слишком много времени уделял арабской классической поэзии и Корану на последних курсах института. Я слишком углублялся в древние тексты, копался, выискивал синонимы, антонимы, пытался найти что-нибудь интересное и удивительное, чего до меня раньше не замечали арабисты.
Многие преподаватели испытывали ко мне буквально физическую ненависть, ведь они знали один-два синонима, а я мог назвать четыре-пять, уже к четвертому курсу мой словарный запас был намного больше – не сравнить с жалким блеянием некоторых профессоров.
Известен случай, когда один из профессоров советской школы арабистики пытался завалить меня на защите бакалаврской работы, но перепутал обычный кухонный тесак с названием боевого топора. Я посадил его тогда в лужу, и он бежал по коридору, поскуливая, как плешивая шавка.
Я тратил безумное количество времени на перевод и заучивание муалляк. Поэзия меня погубила, она написана языком, имеющим мало общего с современным арабским языком. Если не повторять – быстро выветривается, ее никак нельзя применить на практике. Повторение же требует незаурядной концентрации и много времени. Вступая в спор с апологетами изучения доисламской поэзии и поэзии Средневековья, можно услышать следующее доводы: поэзия обогащает словарный запас. Поэзия учит основам грамматики, поэзия развивает память. Ерунда, чушь! Поэзия запутывает, берет тебя за руку и заводит в лабиринт, найти из которого выход практически невозможно.