Не так давно, месяца два назад, сменил в наушниках, разнообразия ради, лекции по истории лекциями о философии. Так вот, были в двадцатом веке такие ребята, которые считали, что жизнь отдельного человека содержит бесценный, очень важный опыт, только вот передать его нельзя никому и никогда, потому что для всех других он оказывается вовсе бесполезным. Хотел бы я послушать, что сказали бы они обо мне, проживающем жизнь в разных телах. Кажется, я знаю лучше любого хирурга, ортопеда и реабилитолога, изнутри чувствую все неполадки сложной системы — человеческого тела. Простая привычка, поворот головы, положение стоп при ходьбе (носки внутрь или наружу? Подвёрнута ступня или вывернута? Слышится ли в пояснице слабенькая, колющая холодноватость?), прикус (выходит ли нижняя челюсть вперёд, задвинута ли назад или вовсе перекошена?), линия роста волос, морщины, подвижность пальцев, всё это вместе говорит мне, что нужно делать, где подтянуть, а где ослабить, в чём лучше не упорствовать — быстрее пройдёт само, а где поможет только каждодневный труд. Я всё это знаю, и я очень долго и очень внимательно слушал указания хороших врачей и лучших тренеров. Я знаю, как работать с телом — и ничего не могу сделать со своим. Всё, кажется, конец. Оно разрушается, крошится, гноится и сдувается, едва дожив до тридцати четырёх. Мне кажется, что мои гости — теперь я называю их так, других гостей у меня всё равно нет — хуже сосущих паразитов. Они выпивают всю жизнь, все соки, оставляя после себя нечищеные, крошащиеся зубы, воспалённые десны и запоры. Мне кажется, что меня отключили от какого-то источника питания, отменили тот поток, что напряжённо бил от земли до неба, проходя прямёхонько через меня. Отменили или пустили другим путём. Может, теперь эта невидимая электрическая дуга выпрямляет спину милой Лидии Артуровне? Или сверкает искрами из глаз крепыша мистера Гильбертзона?

Нечего скакать, как блоха отсюда туда и назад. Где это видано? Может, не только тот бьющий ключ, может, и я сам размазался по коре десятков мозговых полушарий? И сколько минут своей жизни я не был человеком — ведь когда я только поток электронов, несущихся по проводам, разогнанная процессорная плазма, команда, приходящая на томограф — разве я человек? Нет, я уже совсем иное создание, не привязанное ни к телу, ни к людям.

Всё. Оставайся тут, рассыпайся бумажной пылью, истлевай и дохни, а мне нужно жить.

На встречу с Куто Джереми даже не рассчитывал. Но велик репортерский бог — а дело получило такой резонанс, что жернова сдвинулись, тяжело заскрипев, и пошли молоть зерно истины в муку общественного мнения. Комитеты правозащитников, комиссия из Парижского центра по контролю над ментальным взаимодействием… Как Киту удалось всунуть его в группу визитеров, осталось тайной за множеством печатей. Может, кого-нибудь шантажировал? Неважно. Джереми оказался единственным репортером. Снова эксклюзив. «Не подведи меня, детка», — сказал Кит.

В блоке содержания объектов повышенного надзора было тихо и стерильно чисто. Даже две говорливые парижанки, всю дорогу возмущавшиеся нарушением прав кого-то и регламентов чего-то — даже они притихли и выглядели экзотическими птичками, печально нахохлившимися в витрине зоомагазина. И каблучками по глянцевому полу старались цокать как можно тише. Делегация шла по длинному коридору с множеством дверей, следуя коротким сухим указаниям гида в белом халате, а Джереми размышлял о том, что это ведь шикарный прецедент, мечта профессионального крючкотвора. Висельник, у которого оборвалась веревка. И что непременно стоит поговорить с адвокатом Куто, знаменитой Ларой Стрюз. Сия энергичная дама, добровольно предложившая услуги семье Куто — еще бы, такая реклама — уже успела сказать по дороге, что ознакомилась с его статьями и считает формирование общественного мнения важной частью действий защиты. Ну, разумеется. Всегда найдутся те, кто пожалеет любого мерзавца, будь он сто раз насильником и убийцей. Оправдать подонка — что может быть гуманнее для просвещенного и толерантного человека современной цивилизации? Терпимость, милосердие и практичность — основные черты культурного слоя нашего общества, сформированного веками восхождения к вершинам… Чего? У Джереми аж скулы свело от пафосности фразы, но ход мысли, который привел к ней, был не лучше. Нет, это в статью нельзя.

Но что же случилось при переносе? Кто гарантирует, что это не повторится в следующий раз. Впрочем, какое ему дело до следующего раза? Элен не успеет стать нобелевским лауреатом. Не думать об этом. Думать о работе. Куто. Как построить разговор с ним? Вызвать в читателе жалость? Обличить аморальность мальчишки и общества, его породившего? Или и то, и другое?

В комнату Куто их не повели, но продемонстрировали снимки с камер наблюдения. Маленькая комнатка: стол, стул, кровать, книжная полка. Дверь в ванную. На фальшивом окне, подсвеченном специальной лампой, анемичный цветок. На столе — книга. Ничего лишнего, но удобно и вполне пристойно, как недорогой гостиничный номер. На снимках с камер молодой человек, одетый в подобие пижамы, ел, читал, лежал на кровати, глядя в потолок.

Потом провели в комнату для переговоров, корректно объяснив, что размеры комнаты мсье Куто не позволят провести встречу там. Действительно, не позволили бы. А у Джереми разболелась голова. Вполне ожидаемо разболелась: последние пару ночей он маялся бессонницей, и, ради экономии времени, работал едва ли не до утра. Лампы дневного света в Ментале были отрегулированы идеально, но Джереми все равно казалось, что они мерцают, вызывая легкую тошноту и ломоту в висках. Он сел на предложенный стул, расчехлил камеру и сделал несколько снимков под неодобрительное молчание охранника у двери.

Куто привели под конвоем: два охранника в таких же форменных куртках с эмблемой Ментала ввели его в комнату, усадили на стул возле круглого стола, напротив делегации. Джереми снова поднял камеру.

Он, конечно, видел объект для переноса на фото, сделанных во время следствия. Подбирал и ранние снимки Куто для статьи. Сейчас парень не слишком изменился. Волосы отросли чуть длиннее, сутулость немного заметнее. И затравленный взгляд, обращенный не на людей вокруг, а куда-то внутрь себя. Интересно, могло ли случиться так, что какой-то этап переноса все же прошел успешно? Возможно ли это в принципе? Что, если какая-то часть академика дремлет в сознании Куто, то ли пока не проявляя себя, то ли всплывая наружу в редкие моменты? Джереми мысленно сделал заметку узнать о теоретической возможности такого. Тогда, кстати, позиция Лары Стрюз и ее претензии на полное оправдание Куто выглядят обоснованными и логичными. Вдобавок, по европейским законам мальчишка еще несовершеннолетний, Куто всего девятнадцать. Достаточно взрослый, чтобы быть приговоренным к смертной казни за особо тяжкое преступление — но достаточно юный, чтобы вызывать сочувствие. Да, у Стрюз вполне может выгореть. Снимок. Еще один. Самый обычный паренек. Темные волосы, нос с горбинкой, сливово-черные глаза с характерным разрезом — среди предков Куто явно были выходцы с Востока. Встретишь такого на улице — пройдешь мимо, ни за что не подумав, что перед тобой отъявленная мразь. Дамы из комитета расспрашивали мальчишку о какой-то ерунде: как его кормят, разрешают ли чтение… Куто отвечал односложно, сжавшись на стуле, сунув руки между коленей, словно не доверяя собственным пальцам. Сидел, уставившись в стол, явно тяготясь всеобщим вниманием, и ни капельки не был похож ни на жертву, ни на преступника.

Потом заговорила Стрюз. Краткая и энергичная речь должна была убедить всех присутствующих, а больше всего — читателей Джереми, если он правильно понял взгляд Лары, что правосудие непременно восторжествует и Жан-Луи может, с учетом раскаяния и пережитого стресса, рассчитывать на гуманное отношение суда и внимание общественности цивилизованных стран. Кашлянув, она внимательно посмотрела на Джереми, и тот послушно подхватил намек.

— Мсье Куто, я Джереми Уолтер, «Вести нового дня». Скажите, как вы относитесь к тому, что перенос сорвался?