У Запада все еще оставался шанс, но он им так и не воспользовался. Фактически самоубийственно решил облегчить Гитлеру ведение войны — только на одном, западном фронте, ибо польская армия по общему признанию не являлась для вермахта серьезным противником. Советскому же руководству удалось разрешить сразу обе самых острых для тех дней проблемы. Обезопасить страну не только на западе, но и на востоке. 30 августа японские войска прекратили боевые действия, а 15 сентября примирение на Халхин-Голе было зафиксировано подписанием соответствующего соглашения. Однако трагическое развитие событий в Европе продолжало делать вопросы внешней политики первоочередными, вытесняющими все остальные.

Молниеносный разгром польской армии происходил при полном, чуть ли не демонстративном, безучастии вооруженных сил Великобритании и Франции, объявивших 3 сентября войну Германии. И именно такая непредвиденная ситуация заставила руководство СССР отступить от позиций своеобразного вооруженного нейтралитета. Воспользоваться теми преимуществами, которые давал ему пакт с Германией, вернее — дополнительный протокол (он же — секретное приложение), весьма схожий с тем, что подписали Наполеон и Александр I в Тильзите 7 июля 1807 года, в соответствии с которым к Российской империи и отошли Финляндия, Бессарабия. Теперь же, спустя сто тридцать лет, уже Советский Союз, но практически в подобной международной обстановке, получал возможность существенно усилить обеспечение национальной безопасности.

Советское руководство действовало предельно осторожно. Воспользовалось потенциальными преимуществами не 5 сентября, когда к тому его настойчиво призывал Берлин. Лишь после того, как правительство Польши бежало в Румынию, а вермахт сомкнул «клещи» неподалеку от Брест-Литовска, завершив окружение последних продолжавших бороться частей польской армии в Модлине и Варшаве. Только тогда, когда ситуация в Европе приобрела весьма странные, если не двусмысленные черты. С одной стороны, в Польше не было законного и дееспособного, осуществлявшего бы свои властные полномочия, правительства, способного или к продолжению сопротивления, или к капитуляции. С другой стороны, на западе, по выражению Черчилля, «последовала длительная гнетущая пауза», вскоре не без основания названная «странной войною». Ни британская, ни французская армии не делали даже попыток спасти Польшу, перейдя в наступление, используя то неоспоримое преимущество, которое дала им Германия, начав войну на двух фронтах.

Только 17 сентября посла Польши в Москве В. Гржибовского вызвали в НКИД и вручили ноту правительства СCCP. В ней же, в частности, говорилось: «Советское правительство отдало распоряжение главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями и дать ему возможность зажить мирной жизнью» [155] . Легко заметить, что в ноте еще не содержалось даже намека на возможность инкорпорации западных областей Белоруссии и Украины и как бы подразумевалась такая возможность решения судьбы Польши, при которой та не должна была исчезнуть с политической карты мира.

В тот же день В. М. Молотов выступил по радио с речью, также не предрешавшей по своему содержанию будущность западного соседа СССР. «Польша, — объяснил Вячеслав Михайлович, — стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Советское руководство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанного обстоятельства не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению. От советского правительства нельзя также требовать безразличного отношения к судьбе единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше» [156] . Столь настойчивое акцентирование внимания на том, что Советский Союз всего лишь берет на себя только заботу о белорусах и украинцах было далеко не случайным. Намекало правительствам Великобритании и Франции о «линии Керзона», установленной еще в декабре 1919 года никем иным, как Верховным советом Антанты, и признанной в июле 1920 года Польшей на конференции в Спа естественной, справедливой этнографической границей между двумя странами.

Почти трое суток — 17, 18 и 19 сентября, пока соединения особых военных округов, Белорусского и Киевского, преобразованных в Белорусский и Украинский фронты под командованием М. П. Ковалева и С. К. Тимошенко, вели бои с разрозненными, потерявшими управление и взаимодействие, деморализованными польскими частями, советское руководство выжидало. Все еще колебалось и потому не объявляло о своих дальнейших действиях, так как скорее всего еще не было уверено, как же ему следует поступить. Только вечером 19 сентября окончательно признало, что суверенная Польша перестала существовать как полтора года назад — Австрия, и полгода назад — Чехословакия. Что Польша даже как германское марионеточное образование с предельно урезанной территорией не обретет второе рождение. И лишь потому Кремль сделал следующий шаг, столь помешавший ему в дальнейшем — согласился на включение западных областей Белоруссии и Украины в состав СССР, о чем Молотов и поставил в известность Шуленбурга.

Но опять же потребовалось еще шесть дней — продолжавшихся колебаний, взвешивания всех последствий нелегко дававшегося решения, прежде чем Сталин и Молотов приняли Шуленбурга. Уведомили его 25 сентября о готовности на полную ликвидацию Польши. Два дня спустя для оформления нового соглашения в Москву вновь прибыл Риббентроп, и на рассвете 28 сентября вместе с Молотовым подписал второй советско-германский договор — «О дружбе и границе». В соответствии с ним Литва переходила в «зону интересов» Советского Союза, а Восточная Польша по линии, мало расходящейся с «линией Керзона» — входила в состав СССР. На следующий день и договор, но без одного «конфиденциального» и двух «секретных» протоколов, и сопровождавшая его пресловутая карта, вызвавшая столь шумные страсти полвека спустя, были опубликованы в газете «Правда».

Этот договор, разумеется, отказалось признать правительство национального согласия Польши, созданное как эмигрантское в Париже 30 сентября во главе с генералом Владиславом Сикорским, долгие годы находившемся в оппозиции к санационному режиму. Не признали договор и Великобритания, Франция. Воинственным видным политиком, кто понял сущность вынужденной долговременной стратегии СССР и не побоялся публично одобрить ее, оказался Уинстон Черчилль. Выступая 1 октября 1939 года по лондонскому радио со своим очередным обзором событий, он заявил: