— Донесёт, не смолчит! И узников не вызволим, и самим голов не сносить.

— Чего толковать, давай головню!..

«Вот угораздило! Перехлестнулися! Верней верного, что под личинами скоморохов злодеи-казаки Заруцкого. По наущению Маринки посланы. Нипочём их нельзя упустить!» — соображал Афанасий, озираясь в полумраке. И вдруг уткнулся глазами в воробьиную прореху: непрочна, поди, в том месте кровля-то.

Он метнулся к задней стене, подпрыгнул, ухватился за верхнее бревно и, легко пробив головой и плечами подгнившую солому, перевалился наружу. Выручили его дремучие заросли конопли. Забравшись в них поглубже, Афанасий увидел, как яро занялся овин.

Поутру за столом в горнице прибавилось едоков: Кузьма приютил у себя соловецкого посланца. Они проговорили чуть ли не до третьих петухов, но, несмотря на бессонную ночь, вышли к столу со всеми.

Еда была обильной. Из одной широкой мисы ели жирную лапшу, закусывая мясным пирогом, за лапшой — разварного судака, за судаком — гречневую кашу, за кашей — молочный кисель, а под конец Татьяна Семёновна вынесла едокам жбан знаменитого в Нижнем бодрящего можжевелового кваса. Насытились впрок: предпраздничный день будет хлопотливым — едва ли кто поспеет к обеду.

Когда отложили ложки, Кузьма по обыкновению повёл речь о неотложных хозяйственных нуждах:

— Тебе, Сергей, нонь туго придётся, торговля бойко пойдёт: всем на праздник свежанина требуется. Рубщиков-то добавь, найми. — И вдруг спохватился: — А Бессон куда запропал?

— В мыленке, чай, дрыхнет, — смущённо отвечал Сергей, пряча глаза, словно это он нёс вину за Бессона.

— Стара погудка. И крепко налился?

— Лыка не вязал. Всё про незнаемого нова дружка толковал, привесть к тебе хотел.

— Ведомы мне его дружки! Ты тормоши-ка озорника, будя ему прохлаждаться. Скажи, Кузьме-де теперь непристойно перед посадом за него ответствовать, пущай то сам раскумекает.

— Скажу.

— A y тебя, Танюша, небось супрядки? Девок поболе собери, Настёну позови.

— Уж гораздо научена, — с лёгкой досадой молвила Татьяна Семёновна и засмеялась: — В женски дела-то не мешался бы, староста. И девок, вишь, под своё начало поставить хошь.

— Ладно, ладно, — помягчел Кузьма от её смеха. — То я к слову. Всё кряду перебираю, чтоб не упустить чего...

Поманив за собой Фотинку и Огария, Кузьма вышел с ними на крыльцо.

— Ступай на Ильинску улицу, — велел он Фотинке, — разыщи там ямского старосту Миколая Трифоныча, бей ему от меня челом да найми лошадей на три дни: пора нам твоего князя в Мугрееве проведать. Себе лошадку пригляди да гостю соловецкому, он нам впрок будет... Опосля праздников и тронемся...

Огарию же Кузьма поручил особое дело: тайно вызнать убежище ложных скоморохов, о которых его посчитал первым долгом известить кормщик.

У съезжей избы в кремле, куда привёл Кузьма Афанасия, они оказались не первыми. Тут уже роилось около десятка просителей: худородные дворянишки, дети боярские, служилый люд из уезда. У всякого свои хлопоты: кому жалованье надбавить, кому землицы прирезать, а кому тяжбу в свою пользу обратить. Сторожевой стрелец лениво прохаживался у крыльца, поглядывая на просителей строго и свысока. Никто не знал, когда пожелает объявиться всевластный дьяк.

Наконец появился Семёнов. Важная осанка, дородность, строгий взгляд и брезгливо оттопыренная нижняя губа — во всём облике начальственная неприступность.

Он сразу углядел Кузьму и милостиво кивнул только ему одному: дворянишки давно опостылели — ничего, кроме мороки, с ними.

Торговых же людей привечал — наибольший прибыток от них. Кузьма с Афанасием последовали за дьяком.

— Ну? — важно выговорил Семёнов, усевшись за стол на пустующее воеводское место.

Вначале Кузьма, а затем Афанасий кратко поведали ему о готовящемся побеге опасных узников и появлении в уезде разбойных скоморохов.

— Страшных слухов вдосталь ходит, — со снисходительностью всезная, коего ничем нельзя удивить, ответствовал дьяк. — Всему верить, ума лишишься. Эко дело — скомрахи! Себя, чай, пужаете. Не обременить бы ся зряшной суетой. Так Заруцкого, глаголите, молодцы-то?

— Голову на плаху покладу, Заруцкого, — подтвердил Афанасий.

Приподнявшись, Семёнов зычно позвал:

— Сёмка!

В дверях тут же показался расторопный посыльный, низко поклонился дьяку. От собачьего подобострастия в нём трепетала, казалось, каждая жилка.

— Учись обхождению-то, — с улыбкой указал на него Кузьме Семёнов и распорядился: — Разыщи из стрелецких начальников кто поблизости!

Пока томились в ожидании, дьяк не преминул выговорить Кузьме с укоризной чуть ли не отеческой: