— Всё Митьки-юрода проделки: и ключи и ход, — зачастил, протиснувшись к Орютину, бойкий Огарий. — Даром что тут вольно разгуливал. — И, посмотрев на понурых обмякших стрельцов, озорно съязвил: — Не загнусити ли нам впрослезь, братие, «Свете тихий», ако певчие встарь при выходе царя Бориса к престолу?

— Полно охальничать! — одёрнул его Орютин. — Ещё поглядим, чья возьмёт! Ещё потягаемся.

Споро были подняты запускные решётки в проезде ближней Ивановской башни, и стрельцы устремились в погоню. Сомнений не было: беглецы в сей час поспешают за город, чтобы кратким путём выбраться на ямскую приокскую дорогу, что ведёт через Муром на Москву. Если они не добрались ещё до ворот внешнего вала, где должен сидеть в засаде Кузьма с посадскими, их можно настичь в ямской слободе. Орютин разделил погоню надвое: одних послал в обход понизу, чтоб они, добежав до Благовещенской слободы, поднялись по горе наперехват, а других, среди которых были и Афанасий с Огарием, повёл сам, правя круто вверх.

— Ты б остался, малой, — посоветовал на бегу Афанасий Огарию.

— Ещё чё! — отмахнулся тот. — Все на пир, а я в моленну?

Вызвездило. Тьма была негустой, рассеянной, тени чёткими. Дорогу было видно без огня. Еле поспевая за дюжими мужиками, Огарий выбивался из сил, задыхался. Но и стрельцы тоже начали сдавать. Несло от них тяжёлым потом, перегаром. И уже Афанасий, а не Орютин возглавлял погоню, своим ровным упругим бегом подтягивая всех.

Когда услышали впереди собачий брёх — побежали резвее, ободрились: след был взят верно. Что говорить, ретивы и ловки чужаки, да вот не убереглись от чутких дворовых псов. А коль одну собаку потревожить, целая стая на её лай набежит, за полы уцепит.

Учуяв в подбегающих стрельцах поддержку, псы с заполошным визгом кинулись под скат оврага, куда принуждены были податься беглецы.

— Ложись наземь, блудни, не то посечём! — заорал десятник.

Но по лезвиям наставленных бердышей вхлёст ударили сабли. Залязгало железо.

Не удержавшись, Огарий с разбега ухнул в овраг. Кто-то ухватил его, заколотил по голове. Малый вывернулся, глянул, угадал: Митька-юрод, косматый, озверелый, страшный.

В руке Митьки блеснул нож. Злодей уже снова метнулся к Огарию, да подоспел на помощь Якунка, ткнул в юрода секирой. Взвизгнул, заверещал Митька, покатился под уклон во тьму.

Из всех посеченных либо повязанных лиходеев Афанасий недосчитался ровно половины. Не было и одного узника. Другой, тщедушный и низкорослый, сдался без сопротивления. Он и не был в схватке, отсиживался на дне оврага в бурьяне, где его подняли собаки.

Подоспевшая стрелецкая подмога продолжила погоню, но вместе с Кузьмой и десятком посадских воротилась ни с чем.

Подъезжая к Мугрееву, Кузьма с Фотинкой и Афанасием чуть не столкнулись на дороге с небольшим отрядом, скакавшим встречь. Среди вершников Кузьма сразу углядел нижегородских стрельцов, которые, узнав его, приветно взмахнули руками. Обличье их предводителя старосте тоже показалось знакомым, хотя тот, понурый и злой, даже не повернул головы в сторону скромно одетых мужиков.

— Слышь-ко, дядюшка, кто напереди-то, не ведаешь? — придержав коня и оборотясь вслед проскакавшим, вдруг обеспокоился Фотинка.

— Кто? — призадумался на миг Кузьма и вспомнил: — Да то ж стряпчий Биркин. В Нижнем, почитай, с зимы воду толчёт.

— Дак я допрежь видал его! — воскликнул Фотинка и поведал о злосчастной встрече с Биркиным в тушинском стане.

— Воровскому царику, говоришь, угождал? — насторожился Кузьма и запоздало глянул через плечо назад, где никого уже не было и даже пыль улеглась. — Чую, хват ещё тот.

— Ищет волчище добычи, ингодь и находит дородно. Не зря у нас с ним сретенье будет, — предрёк мрачный Афанасий.

Они ехали неспешным шагом меж золотящихся берёзовых перелесков. Богородицына пряжа-паутина вольно плыла по воздуху, серебряными нитями липла к одежде. Чёрные лохмотья грачиных стай беззвучно взмётывались над пустынными полями.

Князь почивал, и пришлось дожидаться, когда он пробудится. Старый заспанный ключник, за которым нехотя сходил воротный страж, указал мужикам, куда поставить лошадей, где колода для питья, а где сено, и оставил их управляться самим: не велики чины.

На дворе царила послеобеденная скука. Не было видно никого из челяди. И мужики приуныли, растерянно переглядываясь: не ждали такого приёма. Фотинка рванулся было к заднему крыльцу:

— Дак погодите. Я мигом сыщу дружков, в людской приютят.

Но Кузьма строго отчитал его:

— Не смей. Не христарадничаем тут. А терпения нам не занимать стать.

— Навья тишь-то, закосненье, — после долгого молчания заметил Афанасий, кивнувща княжеские хоромы.

Поморской натуре претило сонное умиротворение там, где его не должно быть.

Тихое поскрипывание наверху вывело Афанасия из задумчивости. Он задрал голову и увидел над шатровым скатом крутящегося медного петушка. Кузьма тоже поглядел туда и ободряюще улыбнулся кормщику.

Пожарский принял их настороженно. Но когда вслед за Кузьмой и Афанасием вошёл в покой Фотинка, радушно просветлел.

– — Вспомнил, удалец, отшельника. Зачтётся тебе, — пошутил он. — Небось у меня останешься.

— Хотел ба, — залился краской Фотинка, не желая обижать князя. — Дак не отпустит меня ноне дядя от себя.