– Блин, чувак, что за хрень ты мелешь?
– спрашивал Петров.

– Я говорю, что она побежала целоваться со всеми ними.

– С этими детьми?

– Да-да!

– А смысл?!

– Чтоб они тоже лизнули моей крови.

Васечкин пытался сказать, что это своего рода порция вампиров: когда вампир пробует кровь своей жертвы, то он способен принимать ее облик. Но, только, Васечкин всё перепутал...

Потому что он должен был достать осиновый кол с молотком, а не задрать свитер и вытащить "ствол", начав щелкать затворной рамой. То есть, снимать его с предохранителя и открывать огонь - палить по детям. Потому что они подходили всё ближе и ближе. Так, что убежать не представлялось возможным. Бежать так быстро, чтоб эти сосунки не догнали и не продолжили кусать его. Ведь им это безумно нравится. Это им кажется каким-то безумно веселым - изменяться во внешности - превращаться в укушенную жертву. То есть, девочки могут задирать свои платьица, снимать трусики перед мальчиками и хихикать. Мол, смотрите, у нас точно такие же мошонки, как и у вас. Мол, покажите свое: может, у вас, как у девочек, потому что мальчики и девочки поменялись этими штучками. И тогда задетые мальчики, чтоб их не затроллили еще больше, начинают показывать свои писюны, а девочки - показывать на них пальцами и хохотать: "смотрите-смотрите, он показывает мошонку!"

Дело в том, что жертва не совсем "укушена", потому что Васечкин был уверен, что его за руку цапнула какая-то собачонка, а потом она побежала к этим детям и начала им всем передавать свою зараженную слюну... Поэтому он открыл по ним огонь. По этим выродкам. Все они казались ему жуткими, чудовищными выродками.

– Ты охренел?!
– неожиданно увидел Петров у Васечкина "ствол", но поздно, потому что пацан уже расстрелял почти весь магазин с патронами. Он конечно ни в кого не попал, поскольку не целился, нажимая на курок. Но... Не всё так радужно... Потому что бывает такое - случаются шальные попадания. Одному ребенку Васечкин прострелил голову.

То есть, Петров, чтоб выхватить "пушку" из рук "щенка", заходил сзади. Иначе он бы и по нему, тоже бы пошмалял.

– Но, ведь они зомби! Им надо стрелять в голову!

На звуки стрельбы выскочила Калерия. Потому что ей еще там не понравилось, как выглядит этот мальчишка. И она заперлась не из-за того, что он открыл рот и начал болтать про ее сына, а для того, чтоб одеться и проследовать за ним следом, пардон за тавтологию.

– Ой!
– запричитала она, - он попал в моего мальчика!

Она как будто так и знала, что добром всё это не кончится.

Дело в том, что "существа", которых уконтрапупили (например, убили выстрелом в голову), принимают свой обычный вид. То есть, Калерия, когда выскочила из подъезда, то ее взгляд в первую очередь метнулся в сторону упавшего ребенка (подбитого выстрелом малолетнего террориста), а не в сторону других детей. То есть, то, что у этих детей лицо как две капли воды похоже на Васечкина, она не видела. Она видела только своего ребенка...

В следующий момент она перевела свой взгляд в сторону "террориста" Васечкина. Он уже не представлял опасности, потому что друг отобрал у него пистолет, вытащил магазин и выбросил.

– Тебе отдельно надо объяснять, - проговорила Калерия, глядя в глаза Васечкину.
– С твоим дружком мы поговорили, а теперь с тобой, да? Ну, не вопрос... Слушай меня, маленький уродец, внимательно... Когда в тебя превратились другие дети, ни в коем случае нельзя в них стрелять.

– Это почему же это?!
– отвечал надменный Васечкин. Он был очень самодоволен, потому что уложил одного "зомбеныша", хоть раз в жизни ему повезло.

– Да потому, - снисходительно отвечала ему Большова, что у тебя существует несколько жизней. То есть, реинкарнаций, перевоплощений, если ты понимаешь хоть что-то из того, что я говорю.

– Нет, - усмехнулся надменный шкет, - не очень.

– Ну, неважно. Скоро ты в этом на деле убедишься... Я про то, что, стреляя в детей, ты расстреливаешь все свои перевоплощения. Ведь, ты, ведь, не знаешь, кто из вас настоящий, а кто "кокон". Ты или они? Что, если в тебя воткнулся кокон копии твоей памяти? То есть, всё, что ты по жизни запомнил, всё это сохранилось в твоей жалкой коробочке. Вот, только, оно не твое! Это просто кокон. Но ты про это ничего не знаешь, потому что у тебя обострено зрение, как отличить явь - настоящую от поддельной. То есть, тому, кто умеет отличать природу планеты, на которой он в данный момент находится, трудно заглянуть в других людишек, с тем, чтоб их отличить друг от друга. То есть, тех, кто эту природу способен загубить. Ведь ты не можешь видеть и то и то. Ты не всемогущий.

Когда она закончила свою речь, то более глубже вперилась взглядом в этого Васечкина.

– Но, дак что, - спрашивала она у вслушивавшегося в ее "лекцию" чувачка, - теперь очень?

То есть, поскольку он ей ответил на ее вопрос (она ему говорила: "если ты понимаешь хоть что-то из того, что я говорю") - "нет, не очень", то она позволила себе разжевать. Так сказать, для особо непонятливых.

– Теперь, да, я понял, - промямлил Васечкин, - неожиданно понявший, что очень сильно попал.

– Но, а, раз "да", - продолжала Большова разглагольствовать, - то получай свою "ранку" назад.

И в этот миг случилось чудо. Потому что у лежавшего в ее руках детского трупика, ранка на лбу странным образом исчезла, и, как будто бы "перелетела", да прилепилась на лоб Васечкина. Того, который хотел что-то еще брякнуть, но пошатнулся и упал. А тот малыш, что лежал у Калерии в руках, открыл глазки и... И снова засиял.

– Мама, это опять то чудовище приходило?

– Да, - ответила ему мама, - я его снова прогнала.