– Да скажите же, в чем дело, черт возьми?

– Ты ведь знаешь, что Жан Морейль пригласил к себе Жильберту и меня на чашку чаю. Я только что оттуда и отправила Жильберту одну в Нейли, чтобы сейчас же заехать к тебе. Я… я не знаю, как тебе объяснить, как точнее сказать… Представь себе… по поводу одной лампы заговорили о смерти твоей тетки… Ну, словом, мы с Жильбертой рассказали ему про ужасную ночь девятнадцатого августа и про все, что было потом… Я не могу тебе точно сказать, какая связь между теми замечаниями и наблюдениями, которые запали мне в голову. Но я твердо знаю, что постепенно мною овладела какая-то шальная мысль… Ну и вот я говорю и ничего не могу сказать… Слушай, Лионель, я тебе задам один вопрос, который тебе, конечно, покажется очень странным… Когда ты был в пансионе, ты никогда не был знаком с индусами? Ты никогда не вступал в какие-нибудь отношения с укротителями змей?

Ошеломленный неожиданным вопросом, Лионель расхохотался.

– Никогда! Да ведь вы бы знали об этом! Никогда в жизни, ни на минуту я не вступал ни в какие отношения с этими людьми! Но что все это значит?

– Это значит, что ты снял с моей души тяжесть, которая чуть не придавила меня.

– Каким образом?

– А таким, что если бы допрос установил противное тому, что ты утверждаешь, на тебя пало бы подозрение…

– В чем? – спросил заинтересованный Лионель.

– В том, что ты впустил змею в комнату тетки и вызвал ее или велел кому-нибудь вызвать ее оттуда после того, что случилось в запертой комнате.

Лионель мгновенно вспылил и перестал смеяться.

– Вы с ума сошли! Или я это слышу во сне? Кто мог бы меня обвинить или заподозрить?

– Возможно, что Жан Морейль. Вот почему, как только эта мысль у меня определилась, как только я почуяла опасность, я поспешила тебя предупредить, чтобы ты знал, как ответить на вопросы, если бы это понадобилось.

– Допрашивать! Меня!

– Ну, конечно, нет. Но в интимной беседе можно многое выведать!.. Впрочем, откуда я знаю, что Жак Морейль собирается углубиться в эту трагедию в Люверси? Он только раза два спросил Жильберту: «Что, если вам доставят эту змею, живую или мертвую?»

– Ну и пусть ее ищет! Пусть найдет! Это и мое самое искреннее желание. Я охотно ему помогу в этом при случае!

– И я, конечно! И от всей души!

– Но, бедная моя маман, что вас заставляет думать, что кто-нибудь будет копаться в этой истории, станет осложнять ее, искать в+ней преступника и к тому же еще обвинять меня?

– Все это, дитя мое, я отчего-то вдруг вбила себе в голову. Мать везде видит опасность… Я нахожусь под впечатлением таинственности, которой окружает себя Жан Морейль с его ключами и лампами… Эта таинственность теперь мне показалась совершенно иной: не такой, какую мы до сих пор предполагали. Я уже думала было, что я ошиблась, но теперь вижу, что нет… Когда он заговорил об укротителях змей сразу после того, как разбирали вопрос, замешан ли кто-нибудь в деле смерти твоей тетки…

– Кончайте, маман, вы меня интригуете. Почему вы колеблетесь?

– В первый раз со времени события я разобралась в следующем: если бы кого-нибудь стали обвинять в убийстве твоей тетки, то прежде всего подозрение пало бы на тебя, мой мальчик. На тебя, так как в то время ты уже был мужчиной. Естественно, что на тебя, тем более что после события прошло пять лет и ты не мог бы установить, что ты делал той ночью.

Лионель, с гневным презрением глядевший на мать, воскликнул:

– Но из каких же побуждений я стал бы это делать в вашей бессмысленной гипотезе?

– Из каких побуждений? Ты забыл о той злобной клевете, которой осыпали меня после смерти твоего дяди? Из каких побуждений? Да просто для того, чтобы сделать его вдовцом и дать возможность твоей матери выйти за миллионера Гюи Лаваля!

Молодой человек воздел руки к небу и снова громко расхохотался, и так откровенно, что его заразительный смех расшевелил бы кого угодно, только не графиню.

Она сказала:

– Тут совсем неважно, обоснованно ли это подозрение. Ты понимаешь ведь, что я за тебя совершенно спокойна: я не сомневаюсь в том, что змея сделала свое убийственное дело без чьей-либо помощи. Шум разбудил бы меня или Жильберту, которая не спала и лежала рядом со мной; она тотчас сказала мне, если бы что-нибудь услышала. Нет, об этом не может быть и речи. Дело только в том, чтобы вовремя отпарировать обвинение, которое мне сначала казалось вероятным и которое теперь мне кажется совершенно несостоятельным, потому что, слава богу…

– Я незнаком с раджами и не умею укрощать змей!.. Ха-ха-ха! Нечего сказать, и пришло же вам в голову!

Мадам де Праз пронизала взглядом сына и вдруг залюбовалась им. Выражение материнской гордости разлилось по ее тусклому лицу. Она припала головой к груди Лионеля.

– Что делать! – сказала она робким голосом. – Я вдруг перепугалась… Я так люблю тебя, мой мальчик!

– Вы сегодня женщина с ног до головы… У вас какие-то страхи! Вы нервничаете, возбуждены… Держу пари, что вы хотите мне рассказать еще кое-что!.. Ну говорите же!

– Ты не рассердишься?

Она робко улыбнулась, и он увидел в ее туманных глазах все обожание, всю снисходительность любящей матери. Лионель нахмурил брови и сделал недоверчивую мину.

– Ты в последний раз сказал мне одну ужасную вещь по поводу Жильберты… Помнишь? Утром, у тебя в комнате… Ты намекнул на грипп, который был у нее в прошлом году и чуть-чуть не оказался для нее смертельным…

– Признаюсь, не помню…

– Конечно, вот это-то меня и пугает! Ты не отдаешь себе отчета в том, какие чудовищные вещи ты говоришь. Я твоя мать и знаю, что за этим ничего нет. Но люди судят о нас по нашим словам столько же, сколько по делам. Предположи, что тебя обвинили в каком-нибудь преступлении, – как ты пожалеешь об этих невольно и так легкомысленно сорвавшихся с твоих уст словах, в которых ты сам себя рисуешь в таких ужасных красках!