– Я ж тебе все рассказал, - искренне удивился Высик.
– Ладно, давай разбираться. Смотри: я вижу, что Митрохино - один из углов треугольника, в котором действует оборотень. Значит, Митрохино чем-то для него важно. Чем? Я определить пока не могу и начинаю подмечать любые здешние странности. Частная корова в разоренных после войны местах - это странность. Потом я узнаю: то был и впрямь единичный случай - счастье, привалившее старушке с парализованным сыном. Я понял, что сделано это было по приказу сверху, едва опер упомянул, что о факте передачи коровы сообщали московские газеты. Почему наиболее подходящей для этого оказалась наша старушка? При прочих равных условиях у нее было, видимо, какое-то преимущество. Наиболее вероятно, кто-то хлопотал именно за нее. При организации таких показух всегда в итоге выбирают человека, являющегося своим. Или, как мы еще говорим, «имеющим лапу». Предположим, у старушки есть такая «лапа». Тогда эта «лапа» находится среди людей, положение которых позволило бы им быть неуловимым оборотнем. Человек меньшего положения не воссоединил бы покровительствуемую им старушку с ее коровой, так сказать. Почему он ей покровительствует? А может, этот парализованный парень - его незаконный сын, подумал я сперва? Во всяком случае, дело скорей всего в родственной связи. А если они родственники со старушкой, то, может, он как-то и использует ее дом для своих преступных целей? Использует его как базу для вылазок? Благодетелю, «выбившему» корову, могут дозволить все, что угодно.

– В общем, есть странность, позволяющая нам кое-что предположить, и мы за нее цепляемся, - продолжал Высик.
– Далее. Эпизод с укрываемым волком. Тут, понимаешь, у меня система ассоциаций заработала. Отчаянность, с которой этот тип спасал раненого волка, напомнила мне другое дело - дело Скворца, о котором ты от самого Скворца уже знаешь. Помнишь, он ведь рассказывал тебе историю, приключившуюся в нашем детдоме, когда Скворец, пятнадцатилетний, такие недюжинные сыщицкие способности проявил и меня спас? Помнишь, там был зверюга, с душой, ожесточенной до того, что в ней, казалось, утратилось все человеческое, проникшийся сумасшедшими нежностью и любовью к подобранным котятам - привязанность к ним как бы возместила ему все, его душой недополученное, позволила выплеснуть всю искалеченную и придавленную жажду кого-то любить, накопившуюся в его душе. И я настолько живо проникся образом мыслей и чувств человека, спасавшего волка, что мне страшно стало. «Спасти! Спасти единственно ценное и дорогое, что осталось, а кто встанет на пути - убить!» Да, я начал различать за этим жажду любви и ласки - то давнее дело припоминая. А может быть, отсюда я и о волчатах впервые подумал, просто по оговорке мысли, так сказать. Припоминая тех котят, произнес мысленно, по созвучию, не «волки», а «волчата», и эти промелькнувшие волчата влезли в мой сон.

– Теперь о трофейных коллекциях на складах.
– Высик жестом остановил Калыма, собиравшегося что-то спросить.
– У меня довольно быстро возникла мысль: а не умышленная ли ошибка загнала их туда? И последующие события подтвердили мое предположение.

– То есть?
– Калым нахмурился, тщетно пытаясь понять, что отставной полковник имеет в виду.

– Видишь ли, я подумал, что все становится на свои места, если предположить, что коллекция предназначалась не государству, а в одни загребущие руки. Германию здорово тогда чистили в целях личного обогащения. Генералы вагоны шмоток и антиквариата гнали. Но тут... Чтобы захапать под себя огромную коллекцию оружия неимоверной ценности, и один из лучших немецких конезаводов - что, кстати, уже само предполагает наличие личных конюшен, и волчьего человека с его семейством, этакую курьезную диковинку... Да, такое предполагает человека, которому практически все доступно, у которого не дом и даже не особняк, а огромное имение... То есть человека из высших эшелонов власти, перед которым и пикнуть не смеют. Что ни потребует - все подают...

– Но такой человек не стал бы загонять свое добро на специальные склады, где оно, по определению, должно погибнуть, - заметил Калым.
– Или сменил бы распоряжения насчет складов. А тут... Хорошо, например, что конезавод в наших местах тогда существовал. А то и всем лошадям мог быть бы каюк. Вы сами упоминали, никто сперва не знал, что с ними делать, - заметил Калым.

– Тогда у меня было больше иллюзий, чем сейчас, и сейчас я бы, пожалуй, легче и бестрепетней разобрался во всей этой истории, - проговорил Высик.
– Но и тогда я понимал, что у нас наверху не сплошные мир и гладь да дружеские объятия. Понимал, что там тоже грызутся и подсиживают. И мы порой знали даже, у кого с кем плохие отношения. И вот, предположим, человек, обладающий сильной властью, гонит к себе груз из Германии, а другой - такого же ранга - перехватывает этот груз, переводит его на другую стрелку, на другие документы и накладные и прячет на наших захудалых складах, как концы в воду. Этот другой должен быть не слабее первого и в контрах с первым, чтобы выкинуть такую штуку. И выкидывает он ее или чтобы насолить, или чтоб иметь лишний компромат под рукой, лишнее обвинение против первого - в мародерстве, чтоб оно под рукой оказалось, если удастся того свалить. А вот когда он уже повален, когда возникает необходимость официально объяснить всему белу свету, какой он гад и как он доверие государства обманывал, - тогда бесполезные прежде обвинения идут в ход. Обвинения лежат и ждут своего часа - вдохновить кампанию в прессе или придать законные основания судебному процессу - так или иначе выполнить свою роль, если удастся свалить того, против кого они направлены. Понял?

– Вы, наверно, - рискнул заметить Калым, - хотите сказать «иметь обвинение, для того, чтобы его свалить». «Иметь обвинение, если удастся его свалить» – звучит довольно бессмысленно.

– Вовсе нет, - живо возразил Высик. – Я сказал именно то, что хотел сказать. Представь тогдашнюю ситуацию – да и не много она изменилась с тех пор. Пока человек в силе, ему на любые обвинения начхать. А вот если удается подвести подкоп под него и его уничтожить – тут-то и пригодится заранее накопленный компромат, чтобы придать уничтожению видимость законного суда. Уяснил?

– Да, - сказал Калым. – Да, вполне. И кто, по-вашему, были эти мощные борцы?

– Под чьей опекой находились склады?
– вопросил Высик.

– Под опекой НКВД, - ответил Калым.

– Значит?..

– Значит, одна из сторон... – проговорил Калым. – Погодите, но кто же мог быть настолько мощным, чтобы противостоять Берии? Ну, пусть даже не Берии, а одному из его ближайших соратников – Абакумову, например?

– Ну-ну, не бери слишком упрощенно, - сказал Высик. – И Берия был не всесилен, иначе не дал бы себя расстрелять. Было несколько людей, способных противостоять ему, и этим людям он насолил бы с большой охотой. Не знаю, может, к перехвату трофейных составов он относился не как ко сбору компромата, а как к легкому розыгрышу. Попали ему в руки документы об этом особом составе – он и велел, смеха ради, пустить этот состав по другому маршруту, зловредненько посмеялся – и из головы вон.

– А тот, другой кинулся искать свою собственность, - задумчиво продолжил Калым. – Один из его агентов или лазутчиков добрался по каким-то следам до нашего района, выдал себя за человека, ищущего работу, перед этим оставил какую-то запись в учетной книге... Какую?

– Думаю, он сразу сделал отметку об изменении накладных и о необходимости переправки полученных грузов по правильному адресу. Скорей всего, он указал и истинного получателя грузов. Запись он, конечно, делал при стороже, и тот ее прочел. А потом мог и пойти за приезжим – интересно стало, что тот дальше будет делать... Наткнулся на убитого, понял, что тут здорово подзаработать можно, прихватил документы – и айда в Москву, блага и орден получать.

– Учетную книгу, однако, спрятал, -- заметил Калым.

– Да, себе на уме был мужичок, при всей своей «дури».

– Так кто же этот человек, настоящий получатель грузов?
– спросил Калым.

– Не вполне уверен. Я ведь действительно не заглядывал в этот журнальчик. Есть у меня свои догадки. Супермощный человек, с капризным и прихотливым складом ума. Представляешь такого зазнайку, со своими заскоками, поскольку его прихотям и выходкам отечески потакают? Маменькин сынок. Или папенькин сынок...