– Мы их только что вынесли отсюда, – говорит Говард, – и что это, собственно, такое, Джордж?

Студент уже начал располагать книги по сторонам своего стула; из каждой торчат клочки туалетной бумаги, несомненно отмечающие необходимейшие ссылки.

– Я постарался быть строго научным, – говорит студент, – мне бы не хотелось напутать с таким решающим вопросом, как этот. Социальная перемена, сэр.

– Мне это не кажется необходимым, – говорит Говард, – но мы начнем с того, что истолкуем сомнение в вашу пользу. Теперь вы готовы?

– Еще одну крохотную секундочку, – говорит студент; он лезет в свой глянцевый кожаный портфель и достает голубую картонную папку. Из папки он извлекает пухлый документ, исписанный мельчайшим почерком, кладет его на колени и поднимает голову. – Готов начинать, сэр, – говорит он.

Имя студента Джордж Кармоди; он пользуется репутацией жутчайшей личности. Группа смотрит на него, взвешивая, сумеют ли они его подавить; испытать их терпимость нелегко, но Кармоди каким-то образом умеет испытывать ее до предела. Они встречались друг с другом еженедельно вот уже два года; они разделяли многое и многое, вместе прошли через черные чистилища прозрений; они обрели близость, слитность. Они изменялись вместе, проходя через полнейшие преображения личности, которые в Водолейте являются устремленной вперед духовной необходимостью, – студенты здесь внезапно обретают новые образы существования, причем в такой степени, что кардинально меняются не только одежда, прическа, внешность, но и каким-то образом вся физиология и физичность. Аккуратный, респектабельный выпускник престижной школы стал раздражительным, пролетарским Майклом Беннардом; хрупкая светлая девочка-подросток стала темноглазой Фелисити Фий. Но Кармоди оставался чужд этим преображениям духа и кредо; он изменился больше всех, изменился, ничуть не изменившись. Вот он сидит на своем стуле, сияюще поглядывает вокруг и в процессе этого излучает нереальность. Он – проблеск из другой эры, своего рода историческое оскорбление. В эру волосатости вся растительность у него на лице чисто выбрита, до того чисто, что персиковый пушок в верхних областях его лица кажется грубой щетиной рядом с ободранным докрасна эпидермисом его щек и подбородка. Бритва побывала и на его шее сзади, обеспечивая его стрижке точные ровные линии. Из неведомого источника, неизвестного, но в любом случае неприкасаемого для всех остальных студентов, он умудрился Раздобыть себе университетский блейзер со значком, а также галстуки университетских цветов; все это он носит с белой рубашкой и парой тщательно отглаженных брюк спортивного покроя из тонкой шерсти. Его ботинки начищены до ослепительного блеска, словно под стать его портфелю. Он экспонат, хорошо сохранившийся в каком-то необыкновенном историческом рассоле с пятидесятых годов или еще более ранних, он появился из какой-то странной складки во времени. Он всегда был именно таким, и в начале его стиль обеспечивал преимущество – разве же не был он чистейшей подделкой вместе со всеми другими поддельными стилями в социальной пародии? Но теперь начинался уже третий год; он исчез из виду на месяцы, и вот он тут опять, и он обновил свою неизменность; жуткая правда предстала во всей своей очевидности. Это уже не шутка: Кармоди хочет быть тем, чем он, по его утверждению, есть. Теперь он смотрит на Говарда ясными глазами; он говорит:

– Вы попросили меня проглядеть теории о механизмах социальной перемены в трудах Милля, Маркса и Вебера. Надеюсь, это оправданная интерпретация.

Говард смотрит на нестерпимую фигуру; он говорит:

– Надеюсь, что так.

Кармоди теперь опускает голову и извлекает пухлый документ из папки; он начинает читать первую рукописную фразу.

– Погодите, – говорит Говард, – вы намерены прочесть все это?

– Да, сэр, – говорит Кармоди.

– Я не «сэр», – говорит Говард, – мне не нужда ваша почтительность. Ну, а теперь: что я просил вас сделать?

– Вы просили меня проглядеть Милля, Маркса и Вебера и сделать доклад, – говорит Кармоди.

– Я просил вас уехать и прочесть их труды в течение каникул, – говорит Говард, – а затем сделать спонтанное устное сообщение этой группе, суммируя ваши впечатления. Я не просил вас представлять письменный доклад, а потом сидеть здесь, свесив голову над ним, излагая оформленные и завершенные мысли. Разве это групповой опыт?

– Да, вы сказали это, сэр, – говорит Кармоди, – но я подумал, что могу сделать что-то более углубленное. Я потратил на это так много времени.

– Мне не нужно углубления, – говорит Говард, – мне нужно, чтобы развитие возникало в процессе дискуссии.

– Извините, доктор Кэрк, – говорит Кармоди, – но я почувствовал, что так будет лучше. То есть я почувствовал, что могу все это суммировать и покончить с ним, чтобы нам не надо было тратить много времени, повторяя все снова и снова.

– Я хочу, чтобы покончили мы все, – говорит Говард, – это называется дискуссией. Теперь отложите этот манускрипт, унесите его в коридор, а потом расскажите нам, какое впечатление вы извлекли, читая то, что я попросил вас прочесть.

– Вы думаете, что я не читал, сэр? – спрашивает Кармоди.

– Я вовсе этого не думаю, – говорит Говард, – я думаю, что вы превратили это в тяжелую анальную работу, поскольку вы тяжелый, анальный тип, и я хочу, чтобы вы рискнули вашим сознанием в зыбкости дискуссии.

– Ну, я сожалею, сэр, но я не могу, – говорит Кармоди.

– Да, конечно, можете, – говорит Говард.

– Нет, – говорит Кармоди, – я просто не мыслю так, не работаю так. Я анальный тип, вы правы. Если хотите, я обращусь в консультативную службу, и они напишут мне соответствующую справку. Они знают, что у меня, боюсь, доктор Кэрк, линейное мышление.

– Линейное мышление, – говорит Говард. – Вот что они вам сказали?

– Да, сэр, – говорит Кармоди, – это состояние сознания.

– Я не сомневаюсь, – говорит Говард, – я пытаюсь избавить вас от него.

– Им это не понравилось бы, доктор Кэрк, – говорит Кармоди. – Я прохожу курс лечения. Позвольте мне прочесть мой доклад.

– Ну, – говорит Говард, – это решать остальной группе. Я не собираюсь давать согласие на что-то подобное. Но это демографическая группа. Мы поставим вопрос на голосование. Итак, мистер Кармоди хочет представить письменный доклад; кто готов его слушать?

– Какой длины доклад? – спрашивает Мерион Скул.

– Никаких обсуждений, голосуйте. За? – Поднялись три руки. – Против? – Поднялись две, одна из них Говарда.

– Ну, – говорит Говард, – вы получили согласие этих терпимых людей. Начинайте зачитывать ваш формальный доклад.

Кармоди бросает неуверенный взгляд на Говарда, словно оглушенный своей нежданной удачей. Затем он откашливается, снова рывком наклоняет голову и начинает читать тем же тщательным голосом. Это скучная добросовестная жвачка, старый набор слов, жиденький мелкий сюжет, ассорти очевидных цитат в оправе очевидных толкований, без следа предпочтений или той ноты радикального огня, которая в глазах Говарда так тесно связана с истинным интеллектуальным осознанием. Иногда Кармоди поднимает книги у своего стула и читает из них; иногда он применяет риторическую фигуру; иногда он тревожно поглядывает вверх и по сторонам. Часы на стене над зеленой доской тикают, и стрелки ползут; круг людей изнывает от скуки; Майкл Беннард, этот сердитый марксист, рисует в блокноте большие черные кресты, а Мерион Скул с пустыми глазами ушла в мысли, которые унесли ее куда-то еще. Фелисити выжидательно смотрит на Говарда, ожидая его гнева, его вмешательства. Но Говард не вмешивается. Доклад будто перезрелая слива дрябнет и умягчается собственной внутренней энтропией, уже готовый упасть. Это эпитома лжесознания; его идеи фиктивны или претенциозны, самоутверждаемые, лишенные активного осознания; он движется вперед навстречу своей неминуемой судьбе. Теперь группа следует за глазами Кармоди, пока он, пробегая свою писанину, спускается к низу страницы. Он знает это, путается с переворачиванием страниц, поднимает две вместо одной. Он замечает это, мешкает, потом кладет одну назад. Мерион Скул говорит: