– Андрей.. Прошу.. – взмолилась Любовь Петровна.

– Ты видишь до чего довели твои любовные детективчики? – не унимался он. – Вырастили себе вторую дочь!

– Уж если кто и воспитал во мне женщину, так это ты своей мужской безучастностью! – с этим словами Ник вышел из дома, громко хлопнув дверью.

С тех пор отец ничего не хотел слышать о сыне, каждый раз криком реагируя на попытки жены рассказать последние новости из жизни их Петербургского художника. Но стоило ей уединиться на кухне для разговора с Софьей – младшей дочерью – о Никите, как Андрей Иванович, проходивший в кабинет мимо кухни, замедлял шаг и прислушивался к беседе. Нельзя сказать, что он подслушивал. Нет! Он просто проходил мимо, случайно услышал… Кто виноват, что эти женщины не могут найти другого места для подобных разговоров?! Полностью себя оправдав в собственных глазах, он шел дальше в рабочий кабинет. Сконфуженный тем, что Никита вопреки всему успешно сдает экзамены, пророчества отца о возвращении блудного сына после провала, становились все более несбыточными. Но не это настолько распаляло его сознание, и даже не то, что тот ютится в общежитии и подрабатывает ночами в клубе барменом. Андрей Иванович начинал закипать, словно масло на раскаленной сковородке, зная, что мать помогает ему материально. Она «незаметно» брала из семейного бюджета энную сумму и отсылала на карту маленькому Ники, ни минутой не помышляя, что муж в курсе всех манипуляций. Андрей Иванович с трудом держал в себе негативное мнение на этот счет. Последние слова, сказанные в сердцах Ником, звучали с той же отчетливостью в его голове. И он каждый день засыпал с вопросом: почему сын считает отца безучастным в воспитании!?

Со временем горечь обиды притуплялась, уступая место невыносимой тоске, вызванной отсутствием пропущенных вызовов от Никиты на мобильном. Андрей Иванович до последнего надеялся, что сын одумается и попросит прощения. Он любил его…Правда, в душе… в самой глубине души… А разум, напротив, отвергал наличие сентиментального чувства. Им руководствовала гордыня и застарелый эгоизм.

Так шли годы, а Ник, обиженный непониманием со стороны родного человека, по-прежнему не собирался идти на примирение. Он слишком увлёкся тем, что происходило в жизни, и совесть его ничуть не мучила. Особенно теперь, когда мысли были заняты таинственной незнакомкой.

Он продолжал вести машину в раздумьях о ней. Интересно, куда она так торопилась? Беззаботная улыбка потухла, а лицо омрачилось при мысли, что она не одинока. Вдруг она уже клялась в любви и верности надутому от гордости увальню в зале бракосочетаний? Грузное тело, шершавые руки и вздорный характер – таковы были представления парня о супруге незнакомки. Он не мог думать о привлекательности и хороших качествах того незримого соперника, чьё положение заставляет его существо ревновать до дрожи в пальцах. Ведь будь он красив, заботлив и верен ей до гроба, их тёплые чувства не сможет разрушить ни одна хитроумная выдумка Ника завоевать девушку. Или, быть может, у нее куча детей?

Ник никогда не интересовался детьми. Он считал их ненужном балластом, отнимающим кучу времени. Материнские силы в полной мере брошены на удовлетворение детских потребностей организма и ежедневных капризов, обижая подобным поведением мужское эго. А вдруг, вдобавок ко всему, они ещё и маленькие? Никита поморщился. Соревноваться с малышами сложно, судя по единственному опыту в жизни: в начале последнего курса кафедры «Рисунка и живописи», Ольга Львова после академического отпуска попала в его группу. Ника привлекла ее помпезность и гордая осанка, за что получила прозвище Гусыня. Ник приударил за ней, задаваясь целью соблазнить недотрогу. Но на деле она оказалось не настолько неприступна, как того диктовала манера ее поведения. Часто пренебрегая их свиданьями, она бежала к двухлетнему ребенку, который только и делал, что капризничал, болел и плакал.

Как-то раз Оля пригласила его к себе. Когда малыш уснул, они уединились в спальне. Ник обнял ее, страстно притянув к себе… И в этот момент из детской послышался голос мальчика. Он закричал, что ему страшно, и, затянув протяжный жалобный вой, стал ждать, когда в комнату примчится растерянная наседка. То была их последняя встреча. Ник зарекся не связываться с женщинами, у которых есть дети. Он постарался унять бурную фантазию.

Зазвонил мобильник. На дисплее всплыло фото улыбающейся светловолосой девушки по имени Эля.

– Более подходящего времени ты не нашла… – процедил Ник.

Переводя рычаг в режим «драйв», он свернул на второстепенную дорогу.

– Дорогой, ты приедешь за мной? – послышался голос лисы Патрикеевны в динамике телефона.

Тон сказанного ей был утвердительным, и вопрос в форме настоятельной рекомендации категорически не подразумевал отказа.

– Я сегодня так замотался, – ответил Ник, пытаясь скорее избавиться от нежеланного разговора. – Давай завтра! Я обещал Серёге заехать.

– Но, Ник, мы вчера не виделись, теперь сегодня… Не представляешь, какой невероятный маникюр мне сделала Миланка! Ты должен оценить. Кстати, ты не забыл о моем дне рождения?

«Забудешь тут!»– мелькнуло у него в голове.

– Эль, оно будет через полгода. Я помню!

– Ты сильно занят или не хочешь разговаривать?

– Эль, я за рулём.

– Я не вижу ничего дурного в том, что Серёжа подождет до завтра.

– Серёжа, как раз, подождать не может, потому что делает с бригадой ремонт в галерее, которую я готовлю к открытию. И уж поверь мне, это важнее, чем твои ногти!

Эля еще продолжала щебетать, а по ту сторону линии уже пикали короткие гудки сброса вызова.

– Так разве дело в ногтях!? – еле слышно пролепетала она, положив брендовый мобильник на стол.

Милана Бестужева оторвалась от кропотливой работы маникюрши и возмущенно взглянула на подругу. То была девушка примерно двадцати пяти лет, курносая и заурядного роста. Яркий грим – извечный спутник манерной девицы. Она была весьма обаятельна, но впечатление портила одна важная деталь: тонкие безликие губы. И только выразительный взгляд скрашивал их скудную форму, заставляя приковывать внимание к красивым глазам.