Ему в эти дни было худо. Ныли руки и ноги. Сосала тупая боль «внутрях» — в легких и в животе. Вся кровь, казалось, была больна, с трудом бежала по жилам. И так вот едва ли не две недели. С того самого несчастливого дня, когда он впервые решил отправиться, наконец, из поселка в Москву, за правдой, хотя, пока ехал сюда на крышах, простыл, пришлось после дороги с неделю отлеживаться в доброй семье Головиных. Дарья Васильевна тоже, как и Платона, отпаивала его земляничным горячим чаем, не давала вставать с топчана:

— Лежи и лежи! Иначе живым не встанешь!

Но когда он чуть-чуть отлежался, когда показалось, что больше лежать нельзя, не за этим ехал сюда из Мануйлова, худо не худо, а ехать надо, — он снова заторопился в Москву.

— Теперь мне все нипочем, — говорил он Дарье Васильевне в ответ на ее советы чуток еще подождать, оклематься, а уж коли и ехать, то быть в Москве начеку, случайным лицам не доверяться: «Москва, она бьет с носка!» — Мужик я давно ко всему привычный. Да и что с меня взять в той Москве? — отговаривался Савелий: уж очень в Москву тянуло.

— Нет, батюшка, не скажи! Теперь и это в цене, — Дарья Васильевна указывала на старенький полушубок Савелия. — А бывает, что оберут ни за что, а так, по дикости нашей. Так что уж погодил бы. Может, Антошка зачем поедет, проводит…

— Не в силах я боле ждать, — серьезно сказал, наконец, Савелий, решив в тот злосчастный день обязательно ехать к Ленину в Кремль.

После езды на крыше «сороконожки» пригородный поезд показался ему игрушкой. Ну тесно. Ну — тоже не топлено… а однако же как хорошо: меньше часа — и ты в Москве!

На деревянную платформу Казанского вокзала он вместе с толпой пассажиров вывалился из вагона распаренный, мятый, но хорошо взволнованный и довольный: вот и Москва. Доехал…

Вместе с толпой спешащих куда-то людей он вышел на небольшую площадь перед вокзалом. Здесь тоже сновали разные люди. Налево тянулась улица, и по ней пробежал трамвай. Бегунок уже знал, что этот поезд из двух вагончиков без всякого паровоза и есть трамвай. Сверху донизу обвешанный людьми, он скрипел, но бежал, и было удивительно, что бежит он сам по себе, неизвестно от чего: ни дыму, ни пару, а вот — бежит же!

Прямо перед выходом из вокзала высилась насыпь. В ней был проделан большой прогал, вроде ворот без воротин, туда как раз и ушел трамвай. Туда и люди идут толпой. Значит, и мне туда…

Опасливо озираясь, ловя заросшими седым волосом ушами каждый необычный звук, — а все эти звуки просто распирали уши, звенели в мозгу, — Савелий некоторое время зябко осматривался. А когда уже решил, что надо идти, кто-то сбоку негромко спросил:

— Чего, борода, стоишь?

Мужик от неожиданности вздрогнул. Но сразу нашелся и даже обрадовался: похоже, хотят помочь.

— Да вот… гляжу.

— Вижу, что не поешь и не пляшешь, — пошутил человек. — Видать, нездешний?

Человек был одет по понятиям Савелия совсем хорошо: в синюю сборчатую поддевку. Точь-в-точь как Мартемьян Износков. На голове — еще не старая каракулевая шапка. Какой-то не то мешок, не то короб в руках. И лицо веселое: стоит добрый человек с ухмылочкой, не гонит и не торопит. Надежный, видать, господин…

— Нездешний я, — доверчиво подтвердил Савелий. — Как мне теперь, господин хороший, до энтого Кремля дойти?

— Ха… ишь какой ты ходкий: сразу и в Кремль! Комиссаром, что ли, собрался стать?

Человек все шутил, ободряюще оглядывая Бегунка. Когда он говорил, из-под небольших светловатых усов поблескивал металлический желтый зуб.

— Ты бы вначале вымылся, что ли… да космы обстриг. А то ишь разлохматился. Такого в Кремль и не пустят.

Савелий смущенно помял жесткую, свалявшуюся бороду, давно не мытые, седоватые космы на голове. И в самом деле как зверь оброс. В поселке заняться этим забыл, да и не смог бы. А тут, видишь ты, надо…

— Скажи спасибо доброму случаю, — между тем совсем уже по-домашнему, как хороший знакомый, говорил человек, укоризненно покачав головой. — Я как раз парикмахтер. И живу отсель рядом. Выручу, так и быть…

Савелий невольно пощупал пустой карман полушубка и виновато развел руками.

— В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи? — пошутил парикмахер. — Понятно, брат. Скажи спасибо, что я тебе встретился. Раз ты приезжий, ладно уж, остригу и за так. Откуда приехал-то?

— Из Мануйлова, из Сибири.