Читай меня по губам
вернуться

Паташинский Давид
Шрифт:

I

«Нынче здесь, завтра там, а потом в никуда, в никуда…»

Нынче здесь, завтра там, а потом в никуда, в никудапропадают друзья, пропадают враги, пропадают,только черные птицы садятся на проводаи, как капли вечерние, медленно тают.Только белые тени идут сквозь замерзшую речь,полосатые робы скатав за усталой спиною,посмотри, как привычно висит золотой щит и мечнад страной безнадежно больною.Вчк, кпб, поиграй мне побудку на ржавой трубе,проиграй мне победку, помадку, пустую похлебку,нынче здесь, а потом ты не мне, да и я не тебе,да из Африки твердую пробку.Только ночь на дворе, на глазах, на замерзших устах,только польку, а то молдаванку, родную до боли,замирают намеренно метрах немеряно в стахжернова на веселом помоле.Подари мне циновку и бледную ткань январяопусти мне на плечи, размокшие розовой манной,покури на заре, поднимая навзрыд якорянад водой безымянной.

Болезнь

Листья горькие, кофейные паузы,близорукая лунная неурядица.Но я поправлюсь, мне кажется.Мне бегать нравится.Голос холщовый не отдается в комнате.Взгляд этиловый не отражает облако.Помнишь, когда мы ходили по воду.Мы никогда не ходили по воду.Холод лучше, если ухватишь за рукуХолодное, багряное, осеннее зарево.Помнишь, когда мы гуляли заполночь.Мы никогда не гуляли заполночь.Оглуши, заруби молоденького меня,красивого такого смородинного.Только в огонь не толкай, в котел не прилаживай.Возьми другой каравай. Его замолаживай.Плеск воды означает стакану полно.Затылок знает, что ты его не тронешь.Страсть как хорошо, только холодно.Так холодно, что наступил Воронеж.

«Она ушла, эпоха. Впопыхах…»

Она ушла, эпоха. Впопыхахмы пишем заводные некрологи,а воздух остановлен, под угломсобытих, растворенных в никуда.А мы все ждем, и водка хороша,но нам не выпить нашего рожденья,и пустоты своей не пережить,и суеты своей не обеспечить.Мы будем спать. Мы будем пропадатьпо одному, по семьям, по народам.Налей еще. Как горько, как напрасно,когда-то, помнишь, пело нам с листа:мы с тобой на кухне посидимсладко пахнет белый керосин

«Я живу за стеной, только шепот иной…»

Я живу за стеной, только шепот инойраздается тугими ночами.Там ребенок больной, там всегда выходной,там звенят, но совсем не ключами.Там играют смешную простую игру,слышишь – падает мелочь густая?Если вдруг я сегодня под утро умру,я, наверное, просто растаю.Так-то, друг – если вдруг. Все бывает тогда.Даже водка бывает колючей.Даже, будешь смеяться, сухая вода,что в коробке на всякий случай.Я читаю свое, ты читаешь свое,остальное осталось за кадром.Ты бы знал, кто сегодня меня узнает,кто поет в этом мире цикадном.Я живу у стены. Все углы неравны.Все собаки скулят об одном.И не знают цены старики пацаны,выключая рассвет перед сном.

«Цитрусовые восходы. Яблочные закаты…»

Цитрусовые восходы. Яблочные закаты.Мир мой стал одинаков.Коды вечерних улиц. Капли дождей печальных.Мы уже не вернулись.Маковые рулеты. Вкус утренней сигареты.Если тепло, то лето.Каменные скамейки. Глиняные дороги.Пруд. Бегут водомерки.Вдаль перестуком пальцевльется вчерашний поезд.В городе постояльцевсолнце давно погасло.Я бы и сам осталсятам, где еще тепло есть,да пожелтевших прошлыхперегорело масло.

«Последнее время стало холодно жить…»

Последнее время стало холодно жить,последние песни поет молодой рассвет.А ты держи меня, спать уложи.Не говори, что состоим в родстве.Это родство душ убивает хуже любви.Жена, муж. Вареные соловьипустых сердец уже не дают дрозда.Такая судьба. Оказалась тоже пуста.Если горит, это горит звезда.Как правило, на самом конце креста.Последнее время ляжет на горло сну.Если воем, значит зовем весну.Если холодно, значит ложимся спать.Знаешь, куда во сне придем умирать,в какую страну, где нас забыли все,в густой траве, на речной золотой косе.

«Муа устала, она говорит, муа устала…»

Муа устала, она говорит, муа устала.Садится на пол, как маленькая.Приношу апельсиновый сок.Такие жаркие дни.Вчера, когда солнце, совсем оранжевое,над деревьями горизонта.Огромное, оранжевое,быстро опускалось.Мир становится тише,если мы становимся старше.Мы хуже слышим,он меньше нас замечает.

«Я пел Вертинского, мне было хорошо…»

Я пел Вертинского, мне было хорошо.Мне было неожиданно понятно,что находили в нем другие.Я пел его матросов. Стало тихов моей обеспокоенной душе.Так тихо, что услышал за стенойсебя, поющего, плетущего слова.Что остается нам, когда уходимв чернильную упругую мишень,а за окном клубятся голосаоставленных, но верных, но любимых.Я пел Вертинского. Беззвучно. Наизусть.Весна сегодня, теплая трава.Но яблоневый цвет уже летит.