По-прежнему загаданная свадьба,

Когда твердят: всего смешнее ревность,

И как невеста в зеркало на святки,

Душа глядит в заманчивое дуло,

И после смерти выстрел за тобой.

В лесах прохладный, родниковый запах,

Как будто снизу вверх весенний ливень,

Готовый булькнуть в горлышке зелёном,

Прозрачные пускает пузыри.

И засветло не видишь, только слышишь,

Вернее, чуешь – под ногами звёзды.

Не успеваешь выговорить «ландыш»,

И пропадает белая звезда.

И слово – тоже запах вездесущий.

За веком век благоухает имя,

Когда пыльцою признаков и знаков

Насыщен воздух, нет, не воздух – дух.

И слово чуешь в сумерках душою,

И не вдыхаешь, выдыхаешь только.

Не знает крестник твой одушевлённый,

Кто за него пожертвовал собой.

Свою дорогу находя по звёздам,

Вселенную теряешь ненароком,

И временами солнечного года

Считаешь ты земные времена.

Сказать «весна», когда приходит осень;

Сказать «любовь», когда кругом пустыня;

И суждено тебе сказать «Россия»,

Когда твоя Россия – не твоя.

Всё сказано, и всё тебе чужое:

Земля, деревья, небо, море, лица.

Чужим пером, чернилами чужими,

Усталый, пишешь: «Только я да Бог».

А в зеркале чужой античный профиль,

В чужом гробу твоё чужое тело,

И только тот неугасимый ландыш

За тридевять земель сказал бы:

«Свой!»

Он всё ещё глядит во мрак зеркальный.

Кто знает, где прообраз, где двойник,

Где человек, а где цветок печальный,

Которому подобен зыбкий лик?

Смолк, Эхо, твой призыв первоначальный,

И таинству был предпочтён тайник,

А вместо вас в отчаянье возник

Ваш разговор беззвучно музыкальный.

Взаимность – вот начало красоты,

Для творчества другого нет предлога;

Он, говорят, влюблён в свои черты.

Живая, ты страшилась диалога,

А между тем впервые в мире ты

Увидела, как он похож на Бога.

На северном ветру заранее опальный

Родился человек и крикнул: «Перестань!»

Убийце, но вокруг усиливалась брань,

И вырос без брони сей саженец миндальный.

Он выкорчеван был, в край выслан чужедальный

И в яму выброшен, хоть протянул им длань,

Где горстка буковок – дар, милостыня, дань

Тому, кого зовут «народ многострадальный».

Из ямы выходец, не слишком он тяжёл,

Но прочного прочней – на будущее посох,

Когда теряешься в разрозненных вопросах,

И слышится в ответ жужжанье чутких пчёл,

Которые поют, угадывая в росах

Мёд незаслуженный: а посох-то расцвёл!

Убийцею создатель Ватикана

Был, говорят, но не был или был

Воистину неугасимый пыл,

Способный жизнь вдохнуть и в истукана,

И гнёзда свить за неименьем крыл

Из мрамора для душ, пока Тоскана

Не вспыхнула от спящего вулкана,

Таящего спасительный насыл

Предвечного там, где жильё увито

Сквозь виноград побегами плюща,

Явившими в переплетенье сито

Для солнечных лучей, когда праща

Давидова грозит, но, трепеща,

Воскресло то, что якобы убито.

Мечтатели вздрогнут. Учёные скажут: ошибка.

Искусственных крыльев нельзя заменить налету.

Движение губ. Незадолго до вздоха улыбка.

Так пробовал каждый во сне целовать пустоту.

Шагнуть не решаясь, быть может, сама бы взлетела,

Однако крыло вместо крыльев – насмешка судьбы.

Отчаянный взмах неустойчиво хрупкого тела,

Предчувствие танца задолго до всякой ходьбы.

И только смертельная рана в недвижном полёте,