Вместе с тем он трезво осознавал, что все, что он писал, – не та работа, которой литератор, как своим главным делом, может участвовать в войне. Потому и считал себя «молчаливым поэтом, не пишущим писателем». Для себя он избрал иной род участия – с оружием в руках дойти до «врат Батыя». Таково было его душевное состояние. И главная причина его молчания. Но кроме этой очевидности, кроме трудностей перехода с одного языка на другой, кроме отрицания им в литературе «поневоле пустых, ибо незрелых слов», вдруг обнаружилась еще одна причина, уводившая его от поэзии и драматургии. Возникло предчувствие грядущего перехода к прозе, в которой, возможно, и будет суждено наиболее полно проявиться его таланту. Он упомянул об этом в письме к жене:

«Утешаюсь тем, что как только кончится война, я начну писать роман – большую книгу, которая иногда болезненно ощутимо стучит в сердце, как ребенок восьми месяцев стучит в живот матери. Она уже готова, может быть, и нужно только, чтоб не было войны, а были – ты, Женичка и Ляличка и много белой бумаги на столе. А это будет».

Ему так мечталась его книга, что в какой-то миг представилось, будто она уже в нем.

И о том же – в шутливых стихах, сочиненных в полку в Шуе:

Фабричный город Шую

Наверно, удивлю я –

Куплю тетрадь большую

И книгу напишу я…

По свидетельству сослуживцев, у него и вправду имелась конторская книга, в которой он постоянно делал записи.

Таким образом, к переходу с одного национального языка на другой добавлялись поиски иного «языка» в самом творчестве, поворот «магического кристалла» новой гранью.

В этот период и выпало ему испытание газетой. На первых порах показалось: быть по сему. Но он помнил о своей Литературе и понимал, что публицистика, журналистика – не его призванье. Бригадная газета «Боевые резервы» так и осталась его единственной «печатной площадкой» военных лет. (И на фронте его не потянуло более ни в какую редакцию). Он искал собственный путь на войне, не понуждая свое сердце, а прислушиваясь к нему.

В марте 1943 года он записал в дневнике: «Перечитал еще раз гениальное «Восстание ангелов» А. Франса. Глубоко был тронут этой в четвертый раз прочитанной книгой. Читал главы из синклеровской эпопеи «Зубы дракона». Для моей великой книги – ценное пособие по изучению психологии и практики фашизма и вообще движущих сил современной истории».

За три месяца до фронта он думает о своей «великой книге», готовится к ней.

А перед самым побегом пишет стихотворение «Прощание», которое посвящает своим владимирским друзьям, и просит редактора газеты дать им это стихотворение прочесть.

2

Редактор газеты «Боевые резервы»

Начальнику политотдела

ДОНЕСЕНИЕ

Доношу, что литработник редакции, младший лейтенант Казакевич Э.Г. в ночь на 26 июня самовольно выехал в 51 сд (д. Сулихово). Как теперь стало известно, Казакевич имел заранее оформленные документы на должность помощника начальника 2 отделения штаба 51 сд. Эти документы вместе с выпиской из приказа частям 51 сд (№018) ему были доставлены красноармейцем этой дивизии (фамилия его неизвестна).

В последние два месяца после отъезда полковника Выдригана Казакевич много говорил о выезде на фронт, прикрываясь в таких случаях своим “патриотизмом”.

К работе в редакции относился недобросовестно, моих поручений часто не выполнял.

О выезде Казакевича мною сообщено этапному коменданту ст. Владимир, а также отделу контрразведки СМЕРШ в 4.00 26 июня 1943 г.

Приложение: письма Казакевича, выписка из приказа по 51 сд и стихотворение “Прощальное”».

Как в описи, редактор поименно здесь же перечислил адресатов приложенных писем, включая себя.

Конечно, редактор бригадной газеты был обязан донести по команде о случившемся ЧП и принять меры к розыску и возвращению беглеца в часть. Тем самым он выполнял все, что требуется от воинского начальника в подобных случаях. Но старший лейтенант поднял также на ноги контрразведку, хотя ни малейшего сомнения в том, что Казакевич действительно выехал в 51 дивизию, у него не было. Он действовал по установившейся в те годы практике. В испуге за себя он также отрекался от подчиненного, очернял его работу. И, озлобившись, взял в кавычки патриотизм своего товарища. Не обошлось и без вспышки скрытой зависти. Разыгрался, как видно, местный вариант сальеризма. Вечная тема, в работе над которой Эммануила застигла война.

В ту ночь редактор бдительно пресек нити, которые человек, поставивший себя, по его мнению, вне закона, пытался протянуть через него к своим товарищам, не дал запутать себя на былой дружбе и сделать, чего доброго, связным. Не понадеялся редактор и на самих адресатов писем. А утром в разговоре с назначенным в редакцию офицером из Шуи объявил, что Казакевич сдезертировал – на фронт и с документами, полученными от Выдригана…

Через двадцать два года бывший редактор бригадной газеты напишет вдове Казакевича письмо-воспоминание: