Пару-тройку раз на ходу пшикнул за спину из перцового баллончика «Шок», хотя и не знал, насколько долго продержится эта химия – потом, выйдя из опасной зоны, можно будет не торопясь присыпать след заботливо приготовленной смесью табака и молотого перца.

Русло круто забрало влево, даже днем Олега из обреченного дома уже не увидели бы. Он замедлил шаг – тикавший где-то глубоко внутри таймер спешил, в голове металась паническая мысль, что прошла и минута, и две, и три, и что все рухнуло, что кому-то в доме приспичило по малой нужде и он увидел предательский огонек, – но тут за спиной полыхнуло, заставив остановиться и оглянуться.

Он сдирал с рук перчатки, тонкий латекс расползался рваными клочьями, а там, наверху, быстро росла огромная красная опухоль – самого пламени он сначала не видел, мешал изгиб берегового склона, но красный отблеск становился все ярче, огонь поднялся выше по стенам и показались первые желтые языки…

Донесся истошный вопль, пронзительный (женский?), ему откликнулись другие крики и рванувшийся волной по поселку истеричный собачий лай; от жара в «тойоте» что-то замкнуло и полыхающая антилопа-гну испустила сиреной вопль агонии – быстро замолкнувший…

«Что, не нравится?.. ничего, заживо не сгорите, выходы я не поливал… но имущество тю-тю… ладно, денька через три посмотрим, что подать вам на погорелое…»

Олег двинулся дальше – дело сделано, но операция «Вервольф» продолжается, следующий этап – красиво и чисто уйти. Был у него такой бзик – любил тщательно планировать все, от коммерческих сделок до ремонта в квартире – и именовать операциями с красивыми не русскими названиями…

О том, что погибшие при пожарах чаще задыхаются в дыму, чем сгорают, – Олег не думал.

И о том, смогут ли люди, проснувшиеся в пылающем доме, пробраться, – спросонья, среди криков, дыма и паники к пока не вспыхнувшему выходу, – не думал.

Что в гигантском костре горит его прошлое, его детство, – тоже не думал.

Олег думал, что надо не забыть, не пропустить нужный момент – вовремя спрятать ружье и снять бахилы, приняв обычный мирный вид.

План состоит из таких вот деталей.

И каждая важна.

Он продумал все.

Пожар стал финальной точкой в агонии старого дома. Но умирать он начал давно, високосным летом, оставшимся в памяти Московской олимпиадой и смертью Высоцкого.

Олег много лет спустя понял, что это было последнее счастливое лето в Александровской, последнее лето детства… Случались и позже там хорошие деньки, но все равно чего-то не хватало – может, семейных летних обедов на улице, под старой, ныне спиленной грушей – на молодую, с нежной кожицей, отварную картошку, час назад выкопанную, сыплется порезанная зелень с одуряюще-божественным запахом, дядька под слегка укоризненными взглядами жены и ее сестер достает литровую бутылку с разливным пивом, жестикулирует надетой на вилку картофелиной, рассказывает что-то невероятно смешное с абсолютно серьезной миной – а вокруг буйство летних красок и запахов, а внутри ощущение уюта и спокойствия, ощущение, что так будет всегда…

Да нет, обедали они и после летом на улице, значит не в том дело… А может, не хватало Олегу постоянного, ставшего привычным, деловитого жужжания пчел – на шестом десятке дядька вдруг решил заняться пчеловодством, сначала неудачно, пчелы дохли – взял в напарники опытного пчеловода, дело пошло на лад: в первое лето все ходили безбожно покусанными, но притерпелись к пчелам, а пчелы к ним, ульи стали привычной деталью пейзажа и привычными стали вечерние чаепития со свежим ароматным медом…

…Дядька умер тем же летом – уехал в Москву в командировку, был здоров и полон планов, – а вернулся в запаянном гробу с маленьким стеклянным окошечком. И оказалось, что именно он, муж старшей из сестер – немного смешной мужик с вечно растрепанными белыми кудрями, рано и полностью поседевшими – главная пружина, на которой держалось в доме всё. И без которой всё медленно начало разрушаться и приходить в упадок.

Дому не хватало мужской руки – Олег по малолетству был не в счет, а его отец, которого усиленно приглашали взять в свои руки осиротевшее совместное хозяйство, приехал осенью того же года, имел долгий вечерний разговор на кухне с женой и ее сестрами (Олега бесцеремонно отправили наверх, в комнату, считавшуюся «его»), переночевал, утром уехал с каменно-мрачным лицом – и с тех пор появлялся в Александровской считанные разы до самой своей смерти, получил несчастные шесть соток в полутора сотнях верст от Питера, упорно строил свое хозяйство, куда теткам Олега хода не было…

Две других сестры замуж так и не сходили, может быть, во многом из-за кое-каких неприглядных свойств характера – и дом-корабль с четырьмя грызущимися у штурвала капитаншами медленно шел ко дну…

Олег ушел достаточно далеко от пожарища – там зарево размазалось огромным пятном в темном, затянутом тучами небе, крики не смолкали, но пожарных сирен он пока не слышал, да и не помогут пожарные…

Накануне соседи по Тополиной привезли огромную кучу дров, загромоздившую всю улицу – клятвенно обещали возмущенным автовладельцам расколоть и убрать в ближайшее время, не успели – и к гибнущему дому пожарным не проехать.