Для некоторых исследователей представляется эвристичным экологический подход. Они считают, что отправными пунктами эволюции, приведшей к появлению человеческого языка, являются выход человека в саванну, а также бипедия, т.е. передвижение на двух ногах. Переход к двуногому движению вызвал развитие жестикуляции. Постепенно жесты якобы сместились внутрь рта 22 . Это, конечно, фантастическая гипотеза, поскольку проследить, каким образом жест смещается внутрь рта, просто нереально. Внутрь рта можно поместить какой-то материальный объект, но не жест. Для выполнения такой акции ротовую полость пришлось бы радикально «переоборудовать».

Аналогичный характер имеют и представления, согласно которым язык чем-то напоминает паразита, который колонизует мозг 23 .

В отличие от жестовой системы происхождения языка А.Н. Барулин предлагает в качестве протосемиотической звуковую систему сигнализации. Мутационные процессы у Homo erectus, считает он, приводят к способности звукоподражания, тонкого регулирования дыхания, объединению когнитивных и звуковых модулей в единую речемыслительную систему.

Проверить это, естественно, невозможно, и поэтому построение таких гипотез можно отнести к «просто историям».

Вместо таких «просто историй» предлагается рассматривать онтогенез, процесс реального становления речи, – от младенца до взрослого – в качестве свернутого филогенеза 24 . Исходное здесь – это исследование лепета ребенка.

Проблема «свернутости» истории происхождения языка в онтогенезе заключается в том, что лепет ребенка развивается в речь под воздействием матери и отца, т.е. взрослых, которые играют роль своего рода «богов». Если первочеловек был подобен «младенцу», то роль «богов», формирующих его «взрослую» речь, могли играть инопланетяне, принесшие развитой язык с алфавитом, грамматикой, синтаксисом и морфологией. Заметим, что идея инопланетян, представителей высокоразвитой цивилизации, посетивших Землю, получает все более широкое хождение в средствах массовой коммуникации.

И это было бы решением проблемы происхождения языка человека как жителя Земли. Но проблема происхождения языка как такового оказывается нерешенной, поскольку оставалось не ясным, как произошел язык инопланетян.

Своеобразным контрапунктом этой позиции является точка зрения, согласно которой глоттогенез не представляет собой развитие новых способностей, рождение нового качества. «Соответственно, – пишет С.А. Бурлак, – никакой специальной точки перехода от “доязыка” к языку не было, был континуум усложнения возможных комбинаций: сначала высказывания содержали по одному слову, потом – по два и т.д.» 25 .

Интересно в этом контексте столкновение двух гипотез. Во-первых, «гипотеза груминга», которая связывает происхождение языка с его ролью в социуме. Груминг описывается как дружеское «обыскивание» особей в группе. В соответствии с этой гипотезой, «обыскивание» перерастает в язык как более экономное средство, требующее меньше временных затрат для взаимной идентификации.

Этой гипотезе противостоят исследования, доказывающие, что взаимная идентификация и формирование дружеских чувств реализуются при помощи не столько языка, сколько невербальной коммуникации – манеры держаться, ухаживания, объятий, поцелуев, улыбок, запаха и т.д. Делается вывод, что социальная функция языка не может считаться движущей силой глоттогенеза.

Таким образом, существует многообразие гипотез происхождения языка. Их можно считать процессом взаимного «погашения» претензий на истину. На каждый тезис о происхождении языка обнаруживается не менее убедительный антитезис. Так что же, следует «оживить» запрет Парижского лингвистического общества? Но можно считать и по-другому, а именно так, как это предлагает С.А. Бурлак: «Едва ли не все высказанные гипотезы в той или иной мере справедливы… Говорить об окончательном решении проблемы глоттогенеза пока, наверное, рано, но тем не менее наука значительно продвинулась в этом направлении, что позволяет надеяться на приближение к разгадке этой многовековой тайны» 26 .

Но каким путем следует идти, чтобы приблизиться к разгадке этой тайны? Если все время идти тем путем, которым уже шли эмпирические науки, не получив ответа на поставленный вопрос, то не исключено, что на этом пути будут получены дополнительные результаты, не дающие нужного ответа. Это путь, находящийся в границах субстанции «материи», оперирования с материальными факторами в надежде, что их определенная комбинация приведет к рождению языка. Но этого не происходит.

Язык как бы «дан» как та «среда», в которой происходит дискурс. Но каким образом он «дан» – на этот вопрос ответа нет.

Так, может быть, вообще вопрос поставлен неправильно и ответ на него нельзя получить в контексте биоантропологической реальности? Но тогда в какой реальности нужно пытаться найти ответ на этот вопрос?

Анализ биоантропологических факторов не дает конечного результата в объяснении происхождения языка. В них недостает какого-то существенного «элемента».

Какую реальность упускают из виду многообразные концепции происхождения языка? Все они рассматривают лишь влияние различных факторов – анатомических, физиологических, возрастных, экологических, психологических, социальных на то или иное состояние существующего языка, на те или иные его особенности. Но ведь с точки зрения цивилизационно-антропологической язык – это нечто целое. Но что такое цивилизационно-антропологическая реальность? Что она «выражает» или что «отражает»? Составляет ли она специфическую «субстанцию» языка? Биоантропологические факторы отражают причинно-следственные влияния на языковой процесс, в котором язык является ответом «внешнего» воздействия. Цивилизационно-антропологический фактор выражает новое состояние сознания прачеловека, в котором оно несет в себе качество свободы субъекта, действия, независимо и даже вопреки влиянию внешних факторов. Сознание превращается в феномен самодвижения, а значит, осознанную внутреннюю причину совместных действий и поведения прачеловека. Слово в этом контексте становится не простым звуком или сигналом о внешней опасности, а фиксированным для коммуникации смысловым результатом самодвижения сознания. В этом своем качестве слово и становится сущностным основанием языка, превращающего прачеловека как биоантропологического субъекта в субъекта цивилизационно-антропологического, в homo sapiens. Язык – это выделение свободы самоопределения в самостоятельную, отдельную от непосредственного практического действия, форму деятельности. Внутреннее движение языка, таким образом, может происходить в неподвижном теле человека. Но это внутреннее движение становится рационализацией поведения не только в отношении фактора внешнего воздействия среды во всем ее многообразии и подвижности, видимости и слышимости, ощущаемости и воспринимаемости органами чувств, но и в отношении того, что не видимо и не слышимо. Язык сознания человека создает внутренние объекты, свою специфическую среду, которая может становиться схемой той внешней среды, которая невидима и неслышима, но с которой сознание человека постоянно имеет дело. Оформление знания об этой среде в форме слова и есть специфическая особенность языка.