Шрифт:
Герман, который потерял надежду заснуть, некоторое время прислушивался и наконец не выдержал.
— Барыга!
— Сам ты барыга! — обиделся за Ильяса рассказчик. — Папа у него из «Це-Ка»! В Политбюро членом работает!
— Что, правда? — Герман с выражением напускного ужаса приподнял голову над подушкой. — А Налима нашего как туда занесло?
— Э-э-э… — протянул Дятлов, — наш Налим только с виду убогий, а там, за калиткой КПП орлом летает! Ты знаешь, кто его отец?! — и Шурик, опасливо оглядываясь по сторонам, шёпотом добавил, — Не-ле-гал!
— Да ну?! — не поверил Герман.
— Я тебе говорю! Мне Брежнев так и сказал, что Аликов отец — разведчик-нелегал, а мать у него…
— Нелегалиха! — с изрядной долей сарказма завершил фразу Вениамин, после чего укоризненно добавил, — Шурик, едри ж твою печень, ты хотя бы покойников не тревожил!
— Да чтоб мне здесь провалиться! — выпалил путешественник, возвратившийся из будущего, — Мне об этом внук самого Брежнева сказал!.. — и для достоверности добавил, — Мордатый такой и пьёт как слесарь…
— Ну и в компанию тебя занесло! — воскликнул потрясённый Герман, прячась под одеяло. — Там все такие были?
— Нет. Остальное — разная шелупонь, хотя и умная, врать не буду. Ко мне один такой всё лез целоваться… Чернявый, в очках, толстый и потливый. Митрофаном представился. Потом с другим сошёлся — вроде как, Баламутом звали. Тёзка мой. Вежливый такой адвокатик. Умница, вроде нашего Джаво?да. Курчавый… Из этих… из семитов, естественно… Таких много среди них было.
— А этот, «цековский» сын?
— Ильяс? Ильяс — наш мужик! Аспирант! Здоровый коняка, носатый… На меня похож! В зеркало смотрелись — не отличишь! Выпили с ним по двести… Он ко мне всей душой: «брат, брат… мамой, мол, клянусь, обижусь, если на свадьбу не приедешь!» Ильяс — человек начитанный, диссертацию пишет по внешней политике Великобритании. Так ты знаешь, что говорит?
— Что?
— Не поверишь, Аллахом клялся, будто в этой самой Англии тебе нечего делать в политике, если не изменяешь жене!
— Какая прелесть!
— И я о том. Вообрази, нам бы такое в разведке! Думаю, перебежчиков и предателей вдвое меньше стало. Ещё лучше, если бы у нас в Политбюро все любовницами обзавелись!
— Сомневаюсь… Не потянут уже.
— И то правда. Из наших только чучела для палеонтологических музеев набивать.
— Шурик, да уймись ты, таксидермист-самоучка! — скашивая глаза на стены комнаты, вмешался Веничка, — Мало мы с тобой ковёр в Парткоме протирали? Давай, лучше про будущее доскажи.
— А что там досказывать. В будущем пьют, как и в настоящем — серьёзно и основательно. И нам перепало в качестве подарка. Перед уходом загрузили меня с Аликом «по самое не могу». Еле вдвоём до общаги донесли. Да ты под стол загляни!
Герман, наконец, слез с кровати, подцепил картонную коробку и потянул на себя. «Ух, ты, тяжёлая, зараза!»
— Я же тебе говорил!.. А теперь раскрой!
Комната огласилась возгласами восхищения. Герман и Веник, не смея пошевелиться, заворожено смотрели на диковинные бутылки коньяка и виски, огромные жестяные медальоны паюсной икры и прочую никем не виданную снедь.
— Завтра же попрошусь с Аликом на экскурсию! — серьёзным голосом сообщил Мочалин, — Тоже хочу хоть одним глазком посмотреть на своё будущее.
— Выходит, не зря наши деды и отцы кровь проливали! — подытожил довольный произведённым впечатлением Дятлов. — Вот увидите, и десяти лет не пройдёт — все так жить будем! — закончил он речь с видимым торжеством непризнанного пророка.
Из последних сил
После праздников жизнь у Германа стремительно понеслась под откос. Он искал любую возможность, чтобы вырваться из уютных казематов разведывательного института. Встречи с Ольгой были чуть ли не ежедневными. Анонсированное к старому Новому Году воссоединение семьи откладывалось. Поскотин, собрав волю в кулак, раз в неделю звонил в Новосибирск и елейным голосом спрашивал супругу о сроках её приезда. Получив очередную отсрочку, мотивированную задержкой приёма государственной комиссией нового изделия авиационного завода, неверный муж театрально сокрушался и, стараясь скрыть ликование, прощался, затем аккуратно вешал трубку своего наркомовского телефона и пускался в пляс, потирая вспотевшие ладони. Между тем его нечаянный роман с каждым днём разгорался всё сильнее и сильнее. Влюблённые с неистовостью первокурсников изводили друг друга ласками на съёмной квартире, в темноте кинозалов, коротали часы в гостях у многочисленных Ольгиных друзей и дважды оскверняли реликтовыми стонами ауру ленинской комнаты в общежитии шарикоподшипникового завода. Поскотин находил сотни уважительных причин для внеочередного выезда в город. За период любовной горячки он сообщил руководству о безвременной кончине деда и двух бабок-фронтовичек. Чуть ли не на его руках почила сестра-инвалид, и дал дуба шурин — хронический алкоголик. Когда же наконец полковник Геворкян заподозрил неладное, Герман с упорством реставратора икон принялся подделывать увольнительные, но, будучи уличённым и в этом начинании, договорился с офицерами фельдъегерской службы, после чего выезжал за ворота, зарывшись в пакетах секретной корреспонденции.
Дожидаясь Ольгу, Поскотин зубрил язык или делал домашние задания, сидя на ступенях запасной пожарной лестницы. Он занимался в транспорте, на вокзалах, словом всюду, куда его заносил взбесившийся первородный инстинкт. От постоянного недосыпания его лицо подёрнулось цветами побежалости, раскрасив осунувшийся рельеф пастельными красками преждевременного увядания. На занятиях герой-любовник спал. Сначала тянул руку, чтобы первым ответить на вопрос, и, лишь засвидетельствовав свои знания в изучаемом предмете, считал возможным заснуть с открытыми глазами. Товарищи, не посвящённые в хитросплетения его двойной жизни, негодовали. Больше всех неистовал Виктор Скоблинцев. «Зубрила, щелкопёр, отличник долбанный, карьерист несчастный, — шипел он на лекциях, призывая в свидетели всех, кто сидел с ним рядом, — и это называется советский офицер! Ни компании не поддержит, ни в картишки не перекинется, ни анекдота не расскажет! Вот такие сволочи до власти и дорываются! Ну, он мне ещё шнурки гладить будет!» Единственным, кто приветствовал проявление лунатизма у измождённого слушателя, был преподаватель оперативной психологии, майор Левин, один из многих, кто так и не успел вкусить прелестей профессии разведчика.